— Нет, мадам, — вдруг затараторила она, — я не хочу так одеваться, я стыжусь. Меня примут за уличную девку. У меня вид полоумной. За мной мальчишки побегут и камни в меня швырять станут. Я уж лучше спрячусь в угольную шахту и не выйду оттуда. Уж не знаю, может, у высокородных это так принято — перед всем светом эдак вырядиться, в голубое, белое и красное, пестро, как на открытке. Только я-то не высокородная. Отец мой землю копал, мать была чернорабочая, и никогда они ни перед кем не выделывались. И я хочу так. Они устыдились бы — да упокоит Бог их душу, — если б увидели меня в таком наряде. Мадам Маргерита, мадемуазель Гритье, — ласково прибавила она, — умолите госпожу баронессу, раз уж она таковой стала, оставить мне платье из мериноса на каждый день, а по воскресеньям — из ситца. А вот фартук я бы носила с радостью, только совсем белый и без вышивки, так оно чистоплотнее, и если мадам угодно заплатить за стирку… тогда…
— Что ж, мадемуазель Сиска, — жестко произнесла Розье.
— Я не мадемуазель, а мадам, — перебила несчастная рабыня, почувствовав себя оскорбленной.
— Если служанке говорить «мадам», как же тогда обращаться ко мне? — спросила Розье.
— Госпожа баронесса. Как все-таки смешно вам такое говорить-то, а!
— Вон отсюда! — воскликнула Розье, выталкивая ее за плечи.
— О да, пусть я уйду, — отозвалась Сиска, в свою очередь награждая ее немилосердной затрещиной, — да, лучше уж я уйду сейчас, чем завтра, и лучше немедля, чем после. Только прежде я хочу сказать все, что думаю. Уж не знаю, что за оса гордыни укусила вас, но вы становитесь смешны и невыносимы…
— Сиска… — сказала Маргерита, пытаясь остановить ее.
— Нет уж, дайте я скажу, — отмахнулась Сиска, не на шутку разозлившись, — дайте я скажу, дорогая мадемуазель, я недолго буду говорить тут. Уже шесть недель как у меня тяжело на сердце. Мадам издевается надо мной как злобная псица; я получаю одни только выволочки и ни разу — благодарности. Когда она завидовала вам и вашему счастью, мадам, я ей прощала все ее гневливости. Теперь дело другое, у нее с характером уж не знаю что случилось, гадость какая-то, какой в ней по жизни-то вовсе и нету. Мне каждую ночь снится громадный кот ростом с человека, и все рыщет вокруг дома. Сдается мне, что если так оно пойдет, то случится беда; поверьте мне, Гритье, я вас люблю, я хотела бы всегда быть подле вас, чтобы защищать вас, но больше я не могу оставаться здесь. Нет, нет, не удерживайте меня, мне надо уйти. Мадам, — добавила она уже Розье, — пусть Бог вас не наказывает, об одном только Его и прошу, но позвольте мне уйти, мадемуазель Гритье, позвольте мне уйти. Говорю вам, что не хочу большие быть здесь. Тут дьявол поселился, по ночам он свистит в каминных трубах, и я слышу, как он ухмыляется, когда налетает ветер. Признаюсь вам, мне страшно спать у себя стало. Без того, чтоб запереть дверь спальни на два оборота и положить в постель большой ножик, я уж и не засыпаю. Говорю вам, я хочу уйти. Беда бродит вокруг дома. Чьи грядут слезы? Чьи страдания? Чья погибель? Не могу сказать, только боюсь и хочу уйти!