Штурм фашистов был отбит и на участке нашей роты. Оставив на поле убитых и раненых, немцы в тот день не решились наступать еще раз.
Короток декабрьский день. Быстро сгустились сумерки. Спеша засветло добраться до аэродромов, подвывая прошли над нашими головами вражеские самолеты, отбомбившиеся над Севастополем.
В наших траншеях было тихо. Оставшиеся в живых сидели на корточках, жадно затягиваясь самокрутками.
Разговаривать не хотелось. Слишком тяжелый был день. Максимыч, стоя у амбразуры, мрачно глядел на поле боя, словно считал убитых гитлеровцев.
Молоденький боец из пополнения, решив, видимо, что его окопчик недостаточно глубок, принялся звонко бить по известняку саперной лопаткой. Не успели ему сказать, чтоб бросил это занятие, как фашисты открыли минометный огонь.
Стало совсем темно, но на правом фланге то и дело стучал пулемет Зайцева. Там фашисты никак не хотели угомониться.
Я все еще перевязывала раненых, когда подошел Максимыч и сказал, что пойдет посмотреть, как дела на левом фланге. Больно уж там тихо...
На левом фланге находились у ручного пулемета два молоденьких голубоглазых паренька.
Добравшись до их окопчика, Максимыч увидел перед траншеями много вражеских трупов. Тут же, у покореженного взрывом пулемета, лежали и оба паренька. [35]
Максимыч оттащил тела пулеметчиков в окоп, положил туда же пулемет, накрыл убитых окровавленной шинелью.
Убедившись, что поблизости не видно немцев, старый солдат отправился проведать бойцов в следующих траншеях...
Маша Иванова в тот момент перевязывала раненых перед нашими позициями. Она услышала одинокий выстрел, который мог сделать только вражеский снайпер. Иванова приподнялась, осмотрелась: по кому бил снайпер? И увидела в нескольких метрах от себя Максимыча. Он словно наткнулся на стену, дернулся, выпустил из рук автомат, сделал шаг по брустверу и упал.
Иванова кинулась к старому чапаевцу, стащила его в траншею, осмотрела рану.
— Жаль, повоевал мало...
— Что ты, Максимыч!..
— Я-то знаю...
Иванова продолжала делать перевязку, хотя тоже знала, что рана Максимыча смертельна. Еще не закончилась перевязка, как он умер.
Много крови и много смертей видела на фронте санинструктор Маша Иванова, но Максимыч был для нее, как и для всех нас, словно родной отец. Эта потеря потрясла девушку. Да не было времени предаваться печали.
Оставив тело Максимыча в траншее, Иванова поползла в темноту — ее помощи ждали другие раненые. Она еще в сумерках приметила, где они лежат, и теперь уверенно ползла по черному полю боя. Дальше других от наших позиций находились Самусев и Кожевников. Санинструктор в первую очередь направилась к ним. Перекатив лейтенанта, который был без сознания, на плащ-палатку, Иванова поползла было к своим траншеям, однако, услышав стон Кожевникова, решила захватить сразу обоих. Кожевников лежал на спине, широко раскинув руки. В правой он все еще сжимал кортик фашистского офицера.