С добродушным урчанием тяжелый трехосный грузовик попятился, развернулся, тронулся в сторону дороги. У самого выезда остановились. Подбежал Нечипуренко, вскочил на подножку, крепко сжал протянутую навстречу руку Самусева, испытующе глянул в его серые, с узким ястребиным разрезом глаза. Самусев понял:
— Не беспокойся, Жора. Все будет, как договорились. Трехчасовой перегон, не больше. И с ходу — обратно. Девушек с тобой оставляю, так, думаю, меньше риска будет. А вы — в поле. Судя по карте, тут и южнее можно укрываться, кое-что растет, станиц больших нет. Часов через пять высылай к дороге маяков.
— Сделаем... — Нечипуренко с усилием отвел в сторону взгляд. — Да ты не тушуйся, командир! Тебе первому выпало двигать. И мы теперь не с пустыми руками остаемся — семь автоматов, пулемет, на каждого по гранате. Сейчас нас просто гитлеровцы не возьмут!
— Ладно, Жора, — невпопад закончил Самусев. — Буду живой — вернусь, ну а ежели... В общем, сам, думаю, все понимаешь.
Вместо ответа Нечипуренко крепко, до боли, стиснул широкую ладонь Самусева и соскочил с подножки. Громоздкий автофургон рывком взял с места и, быстро набирая скорость, запылил по дороге.
Странные, ни на что не похожие, противоречивые чувства овладели Самусевым. Это был какой-то противоестественный сплав тревоги и лихости, настороженности и гордости, горечи и уверенности в том, что все, [130] даже самое неправдоподобно-рискованное, с этой минуты будет ему обязательно удаваться.
Он понимал, что фронт прорван на большом и очень важном участке, что гитлеровцы сильные, сытые, нахрапистые, по-прежнему рвутся к кавказской нефти.
Он знал, что только неправдоподобная удача, только редчайшее стечение счастливых обстоятельств могут провести его группу сквозь густой частокол неблагоприятных случайностей. Причем любая неблагоприятная случайность более закономерна в этих условиях, чем даже крохотное везение.
И все же он, старший лейтенант Самусев, вопреки всему катит на мощной и послушной машине, не беспомощный, не одинокий, не безоружный. Вместе со своими товарищами он действует на этой врагом отторгнутой земле, как хозяин. Все это наполняло его сердце дерзкой мальчишеской радостью.
На повороте, когда точным движением руля он вписал многотонный грузовик в скоростной, на полном газу, вираж и машина подчинилась, не заюзила, эта радость стала острой, жгучей, рвущейся наружу. Он запел:
— Осоа...осоа... осоавиахим...
Сидевший рядом Плотников за ревом мотора не расслышал, придвинулся:
— Это вы мне, товарищ старший лейтенант?
Самусев опомнился, смутился: