Есть еще неотложное дело: доложить начальству о рапорте Ежа. Он просит дать ему краткосрочный отпуск по случаю смерти матери.
С досадой положил Саша в планшет жалобу и задумался. Да, но почему же стихи о знамени, которые, казалось, после строевого смотра написать так легко, не получались? Сколько он уже извел бумаги! Миронов знал, что поэтам не всегда удается сразу выложить на бумагу то, что хотелось бы. «Двадцать первый вариант, - сказал он себе,- и все не то. Какие-то рифмованные строки, правильные, но холодные и бездушные, похожие на те, что некоторые поэты пишут в газету к праздникам. Ну, а что, если прочитать их вслух?»
Мы рады
Параду,
Шагаем все рядом.
И, все заглушая окрест,
Звенит и грохочет,
Поет и хохочет
Полка златотрубный оркестр.
- Фу ты, какая чепуха! Хохочет оркестр… - Он невольно поморщился. - Фальшиво. Да и какому параду? Ведь это был строевой смотр? Может, лучше строчки о знамени?
Пусть ярко, как пламя,
Горит наше знамя,
И свет его вечно живет.
Всегда оно с нами,
Армейское знамя,
Как птица, стремится вперед!
- Плохо, - признался он себе. - И потом эта внутренняя рифма в конце строки… - И, взяв новый чистый листок, он написал сверху: «Последний вариант» - и подчеркнул.- Завтра на свежую голову.- Так нестерпимо хотелось спать! Ветерок, легкий и шаловливый, ворвался в палатку, чуть не потушив огня. В ноздри ударил запах цветущей сирени и лесной сырости. Разноголосая команда: «Отбой!», нарастая, приближалась. Повсюду стихали голоса бойцов, ложившихся спать. Миронов прилег на койку, закурил. «Полежу немного и сбегаю к Дуброву. Погляжу, как ему дежурится. И заодно взгляну на взвод. Как они там…» В глазах расплывался дрожащий свет свечи. Пламя колыхалось от дуновений ветра. И, наконец, ветер осилил его и погасил. И тут же сон закрыл отяжелевшие веки лейтенанта. Голова приятно закружилась, словно от бокала хорошего вина. И через минуту он крепко спал.
…Тихо в лагере, крепок предутренний сон бойцов. Безмолвны стройные ряды пирамидальных сахарно-белых палаток, вымытых дождями, выхлестанных ветрами, выгоревших под знойными лучами солнца. Одинокими тенями маячат дневальные на линейках. Через ровные промежутки времени пройдет смена часовых, и снова все тихо, спокойно. Кругом все погрузилось в безмолвие. На дереве не шелохнется листик, на земле - травинка, - все объято глубоким сном.
На востоке едва обозначалась теплящаяся полоска утренней зари, когда к штабу полка на бешеном карьере проскакал конный - посыльный.
И скоро посредине лагеря полка, там, где под навесом стоит полковое знамя, раздались резкие звуки трубы дежурного сигналиста: «Тревога!» Труба торопливо будила всех. Ее звуки, знакомые по прошлым тревогам, в это раннее утро были какими-то особенно тревожными, словно сигналист выражал ту страшную опасность, которая зловещей черной тучей нависла над границами нашей Родины на рассвете двадцать второго июня.