— Ага! — повторила Дуся. Ее переполняли разные новости, которые она успела узнать. — А ей, — она опять указала на Машу, — знаешь что задали? Десятую сонату Бетховена!
— Должно быть, трудная вещь? — спросил Володя.
— Не очень, — сказала Маша.
— Но и не легкая!
Маша уже знала, что трудность сонат не возрастает по номерам и что десятая соната Бетховена легче восьмой и даже второй. Но ей не хотелось огорчать Дусю и конфузить ее перед мальчиком, который ей нравится.
Вернувшись домой, Маша застала почти всех жильцов на кухне. У всех было приподнятое настроение. Пекли, готовили на завтра. Но вот Вера Васильевна, которая всегда последняя уходила из кухни, объявила, что пора спать: «Что, в самом деле, за бессонное царство!»
— Сейчас, сейчас, — весело отозвалась Оля Битюгова, хлопотавшая у своего стола.
Наутро предстояло ехать в Крым, и она заготовляла еду на дорогу. Ей было гораздо лучше. Семен Алексеевич вышел из своей комнаты и стал неловко помогать. И сквозь тревогу любовался Олей, которая разрумянилась и была очень мила. Даже ямочки обозначились на ее щеках — след ямочек, давно пропавших.
— Завтра поспим, — сказала Варвара.
Маша долго помнила, что именно в этот вечер Варя была непривычно доброй, почти веселой. Она гладила платье, потом пришивала к нему воротничок. В первый раз с начала лета решила поехать в выходной в Парк культуры на гулянье. С подругой. Кто знает: пока молода, может все случиться. Какая-нибудь встреча… Варя сказала Шариковой, что сама потушит свет и все приберет на кухне.
— Завтра? — переспросил Пищеблок, неизвестно почему тоже околачивающийся на кухне. — Вы хотите сказать: сегодня? Ибо, к вашему сведению, двенадцать пробило и наступил новый день. — Он покосился на стол художницы и прибавил: — А люди неисправимы.
Но это было сказано без гнева, а только с сокрушением.
Женя проснулась в половине пятого от неприятного сна. Было уже светло. Липа шелестела на дворе. Где-то успокоительно пропел петух. Женя прислушалась.
«Ничего, — сказала она себе, — не надо валерьянки. Все хорошо. Воскресенье».
И снова заснула. Все во флигеле и в других домах крепко спали, не подозревая, что именно в эти минуты оборвался и повис над пропастью неоконченный месяц июнь.
Город такой же, каким был недавно. Летние улицы, деревья, здания в лесах. Но необычная многолюдность, смятение, эшелоны войск и орудий, паническая суетливость людей, толпящихся у магазинов, — все это уже признаки несчастья, которое обрушилось на всех сразу, не пощадив ни одной семьи.
В памятный день, третьего июля, когда Сталин выступал по радио, и голос у него прервался, и было слышно, как наливают воду в стакан, — это было страшно, никто не мог ожидать этого — многие поняли: то, что происходит и придется пережить, во много раз ужаснее, чем все прошлые войны. Но были люди, которые это поняли еще раньше, и прежде всего бойцы.