— Обязательно нужен вызов. От родных или от учреждения.
Катя испугалась. Она высылала Шариковым плату за квартиру и была уверена, что этого достаточно, а теперь — вызов! Что ж это такое? Вот новости. Сколько лет жила в Москве, и дочка там родилась, и вдруг — нате! — нельзя вернуться. Это за что же, за какие преступления?
— У нас тоже большой город, и жизнь бьет ключом, — сказала Виктория, — и музыкальные школы есть. И даже консерватория. По-моему, никакой трагедии не будет, если вы останетесь.
— Никто не хает ваш город, Витечка, спасибо ему. Только, кроме большой Родины, у каждого есть своя, маленькая. И ее потерять очень даже больно.
Маша молчала.
Да нет, этого быть не может. Если не пошлют вызова, они и так уедут. Сговорятся с проводницей или просто зайдут в вагон, будто бы проводить, и останутся. В крайнем случае Маша поедет одна, будет скрываться в тамбуре или, наоборот, во всем признается, пусть высаживают на полустанке, а там она вскочит на другой поезд, и так до Москвы. А матери сама пришлет вызов. Никто не может лишить их надежды, которой они жили целых три года.
Каждый день уезжали эшелоны. И уже не теплушки, а пассажирские поезда увозили счастливцев. «Не знаем, что найдем, но зато будем дома».
Особенно радовались москвичи: у них-то у большинства дома сохранились.
Виктория принесла газету, где черным по белому было написано: «Многие иногородние здесь неизбежно осядут, и им необходимо в этом помочь».
— Какая же это помощь, если мы не хотим? — рассердилась Маша. — Лучше бы отправили поскорей!
— Ну, и неблагодарные же вы, москвичи! — сказала Виктория и в тот день не говорила с Машей.
Наконец пришло облегчение: можно ехать. Ждите только своей очереди и срока.
— Нет, я везучая, — говорила Катя, прибирая комнату и двигаясь легко, словно танцуя. — Как родилась ты у меня, так все везет и везет! Все, что хочу, получается. Парторг эвакуированной группы даже смеялся: «Раз тебя увезли, то и обратно доставят, не беспокойся». Такая удача! А в Москве сколько их будет!
Теперь все чаще напоминал о себе затонувший город Китеж. Звенел неумолчный звон, с шумом расступались волны, из них выступали золотые купола. Маша не раз видела это во сне. И впервые за три года написала:
И остановилась. Что писать? О чем писать? Ведь они, в сущности, едва знакомы. Увидит подпись и удивится: «Какая Маша?» И про карточку не вспомнит.
Три раза переписывала она письмо. Оно казалось ей и слишком откровенным, и совсем неискренним; и унизительным для нее, и очень холодным; и полным значения, и совершенно пустым. Да еще в каждом слове сомневалась: грамотно ли?