Он стал вспоминать о том, какая странная судьба свела его с этой, подвластной ему женщиной.
Год назад доложили ему дозорные, что за увалом по степи гонят отару овец несколько вооруженных всадников.
Он сразу поднял банду На ноги и пустился в погоню.
Наступали осенние холода, запасы кончались и отбить овец было бы кстати.
По степной дороге катилось огромное облако пыли — отара была, как казалось, большой. Всадников — шестнадцать.
Сытые кони понесли всю банду вперед. Окружали по-волчьи, обгоняя неизвестных, суживали круг. Загрохотала перестрелка, и когда испуганное облако метнулось с дороги в сторону, сопровождавшие отару оказались как на ладони.
Всех их перестреляли.
Только один вырвался из круга и, нахлестывая коня, стал уходить в близлежащий березняк. Кривобоков пустился вскачь за ним. Поодаль от него, норовя выйти оторвавшемуся всаднику наперерез, скакали несколько казаков из банды. Всадник, спасающийся бегством, часто оборачивался, прикладывал к груди карабин и палил то в окружающих бандитов, то в Кривобокова.
Михайла стрелял из маузера, но никак не мог попасть, срезать цель: рука подпрыгивала от злости, что все они скопом не могут достать одного беглеца. И тут его больно ударило в плечо.
Он приостановил коня.
Вернулись в лагерь с богатой добычей: шестнадцать чистокровных степных скакунов, оружие, большая отара овец и один пленный.
Пленный, связанный, перекинутый животом поперек спины лошади, стонал и не мог поднять головы.
Кривобоков приказал снять его, поставить на землю и начал вершить суд.
— Развязать! Взять у него оружие!
Когда пленному разрезали веревки и отобрали у него нож и наган вместе с поясом, кто-то воскликнул:
— Мать честная! Да ведь это баба!
Кривобоков расхохотался:
— Проверьте!
И услышал крик женщины, громкий, визгливый.
Двое скрутили ей руки и, не обращая внимания на ее испуганно-умоляющее «Нет! нет!», рванули одежды до живота, и все увидели белые налитые груди с черными сосками величиной с вишню.
Тогда она начала отбиваться, кусаясь, била ногами и, вырвавшись, закатила обидчикам две здоровые затрещины.
Кривобоков хохотал. Потеха продолжалась.
Она упала перед ним на колени, злая, растрепанная, раскрасневшаяся, и, закрыв груди лисьей шапкой, кусая губы, сказала торопливо и гневно, глядя ему в глаза своими сверкающими глазами:
— Я Султанбекова! Я из княжеского рода! Убейте меня!
Заныло раненое плечо. Кривобоков поморщился от боли и с ненавистью взглянул на ее подкованные медью сапоги, пыльные бешмет и шаровары, короткую стрижку волос, на белые пухловатые пальцы, которые недавно нажимали курок, злобно отрубил: