— Пусть идет, — успокоительно отозвался Дежнев, рассматривая «Рысь». — Ходить по морям — нет запрету. Ударить на нас он не посмеет: не осилить ему.
— А по мне, дядя Семен, — вдруг заговорил Иван Зырянин, — пусть бы Анкудинов в драку пошел. Задали бы мы ему, змею! Сбили бы охоту драться!
— Ваня, Ваня, — сказал Дежнев, потрепав по плечу Зырянина. — Сбереги-ка удаль. Может быть, неведомые силы путь нам заступят. Тогда твоя удаль понадобится.
Справа от коча послышался сильный шум от множества крыльев. Огромная стая уток поднялась с низины и неслась через реку над кочами.
— Ишь ты, прорва! — восхищенно воскликнул Сидорка, провожая стаю глазами охотника. Фомка также следил за стаей и жевал губами.
«Рыбий зуб» выскользнул из-за последнего поворота протоки, и перед дежневцами открылась ширь Студеного моря. С трех сторон виднелись лишь серые волны, украшенные белыми гребнями. Над волнами реяли чайки, выше неслись разорванные облака. Северный горизонт терялся в дымке тумана.
Свежий попутный ветер понес кочи на восток.
Ой ты, море, море синее! —
вдруг высоким голосом запел Бессон Астафьев, встав на носу коча и протянув руку к безбрежному океану. Астафьев был без шапки; его русые волосы развевались по ветру.
Вдохновенно слагая песню, он воспевал в ней вожака мореходцев Дежнева, слегка подыгрывая на гуслях:
Ой ты, море, море синее!
Море синее да студеное!
По тебе плывут, на восток бегут
Шесть корабликов изукрашенных!
Нос переднего да кораблика,
Не глядит ли он по-звериному,
По-звериному, по-моржиному!
Как на том, на переднем кораблике
Ясен сокол, Семен свет Иванович!
Дале всех он идет, дале всех он бежит
Морем бурным, студеным, полуночным!
Голос Астафьева звенел, сливаясь со звуками гуслей. Его широкая песня неслась над волнами, достигая отдаленных кочей. Мореходцы слушали Астафьева, и их лица — так странно действует песня на русского человека — стали строгими, серьезными. Не вспоминали ли они далекую родину, оставленные семьи, своих матерей?
Песня Астафьева оборвалась.
Дежнев подошел к молодому человеку и обнял его за плечи.
— Утешил, сынок, — ласково проговорил он. — Радуюсь, что с нами такой соловей идет.
Астафьев улыбнулся. Афанасий Андреев прослезился по-стариковски.
Но что это? Ветер донес другую песню. С посвистом, с гиканьем пели ее на «Рыси» анкудиновцы:
Эй! Гей! Хе-хей!
Все ль мы, братцы,
Родные, однокровные!
Гей, хе-хей! Однокровные!
(Посвист)
Породила нас
Ночка темная!
Гей! Хе-хей! Ночка темная!
(Посвист)
Нас сосватала
Сабля вострая!
Гей! Хе-хей! Сабля вострая!
(Посвист)