Года два я проработал в лаборатории, пока начальство не обратило на меня внимание и не выдвинуло на следственную работу. Мне пришлось заняться некоторыми специальными дисциплинами, но и все ранее мной изученное пришлось очень к месту на новой моей работе. Я почувствовал, что нашел то дело, о котором мечтал.
Я проработал на новом месте недолго, и началась война. Я не подлежал мобилизации. Даже в ополчение меня отказались взять. Я очень рвался в армию и чуть ли не ежемесячно подавал рапорты по начальству. Мой начальник, генерал Шатов, аккуратно писал на каждом рапорте: «Отказать». Я понял, что меня все равно не отпустят, и рапорты подавать перестал — примирился с тем, что так и останусь тыловиком, так и не побываю на фронте. Работать приходилось много. Я довольно успешно провел несколько интересных дел и мог, пожалуй, сказать, что время свое не потратил даром.
И вот однажды, в августе 1942 года, меня вызвали к генералу. Был уже вечер. Шатов ходил по большому своему кабинету.
— Садитесь, Старичков, — сказал он, кивая на кресло. — Курите, если желаете.
Я сел. Что-то в тоне генерала заставило меня сразу почувствовать, что разговор будет не совсем обыкновенный.
Все же я очень удивился, когда Шатов, опустившись в рядом стоящее кресло, спросил:
— Слушайте, Старичков, как звали того профессора, который заставил вас уйти с биологического факультета?
Когда-то, когда меня принимали на работу, я подробно рассказывал Шатову свою биографию и упоминал об этом случае, но никак не думал, что он это помнит.
— Костров, — сказал я.
— Андрей Николаевич?
— Да.
— Значит, у вас были с ним скверные отношения?
Я удивился:
— Нет, почему? Обыкновенные, как у студента с профессором. Зачет я ему сдал хорошо, и он даже меня похвалил.
— Но он помнит вас или нет, как вы думаете?
— Не знаю. Он, может быть, и забыл.
Я вспомнил о Вале и невольно подчеркнул, что забыть меня мог только он, то есть сам Костров. Шатов почувствовал это и сразу насторожился:
— Почему вы подчеркиваете, что он забыл?
— Да нет, Иван Гаврилович, — сказал я, смутившись, — просто так. Я немного ухаживал за его дочерью и думаю, что, может быть, она меня помнит.
Шатов посмотрел на меня, наклонив голову:
— Об этом вы мне не рассказывали.
— Я не думал, что это может вас интересовать.
— Конечно, — согласился Шатов. — Это и не могло интересовать меня.
Он задумался. Я положительно недоумевал, почему вдруг возник этот разговор.
— А с тех пор вы не виделись с Валентиной Андреевной и не переписывались с ней? — спросил Шатов.
— Нет.
Меня поразило, что он знает даже ее имя.