«Весь этот безумный уик-энд – совершенно в духе Зака Невски!» – восторженно подумал Ник де Сальво. Еще вчера утром вся труппа Зака умирала от депрессии, не видя никакого выхода: все актеры до единого – даже Ник, звезда, – не находили ничего интересного в подтексте пьесы. Даже от самого этого слова – «подтекст» – его мутило. Подтекст, черт бы его побрал!
А может, им просто надоело репетировать? Или общее негодование по поводу того, что их заставляют вникать в какую-то особенную трактовку драматурга, было вызвано обыкновенным чувством неуверенности, в котором они не желали себе признаться? Как бы то ни было, многие из них уже жалели, что в свое время не послушались советов мамы с папой и не занялись каким-нибудь нормальным делом.
Ник сидел на репетиции, читал текст, как обычно, но на душе у него было скверно оттого, что пьеса внезапно перестала его интересовать. Какое ему дело до Гамлета и его мамаши? До его переживаний по поводу того, как дядюшка Клавдий обошелся со своим братом? Какое ему, к черту, дело, свихнулась ли эта Офелия из-за того, что ее обидел Гамлет, или же у нее и без того крыша поехала? И вообще, что долго рассуждать об этом нытике? Какой нормальный парень станет беспокоиться из-за того, что после смерти он возможно, – «быть может», как он выразился, будет видеть сны? Разве дурные сны – это не самая малая из его, Гамлетовых, забот?
Зачем понадобилось ему, Нику де Сальво, делающему большие сборы, настоящей звезде, отвергать предложение сняться в заведомо кассовом фильме в компании «Юниверсал», возвращаться Нью-Йорк и играть Гамлета в экспериментальна внебродвейском театре? И что с того, что все виднейшие актеры в истории считали своим долгом попробоваться в величайшей пьесе всех времен и народов? Зачем он полез в это дело? Вовсе не o6язательно доказывать себе самому, что до Олива ему далеко, – он и так это знает. У его агента глаза на лоб полезли, когда он услышал, что Ник отказал такой престижной компании. Правда, в «Юниверсал» ему не предлагали играть Шекспира…
Да, вчера вся труппа без исключения напоминала угрюмых, недовольных школяров, которых не выпустили на перемену. И вот появился Зак, молча обошел стол, заглядывая в кислые лица с отеческой заботой, выдал каждому по пончику с повидлом из большого бумажного пакета, засмеялся своим громким, беспечным смехом и велел всем взять отпуск на 72 часа. Не пять или десять минут перерыва, и даже не просто выходной, а на трое суток исчезнуть из репетиционного зала и не появляться до вторника, чтобы за три дня полноценного отдыха восстановиться после работы над великой пьесой.