– Приходилось. Только я его не люблю. Жутковатый сочинитель. И немного противный.
– Так чего ж вы моей Лайме имя такое непотребное даете, госпожа эрудит? – спросил писатель с легкой укоризной и потрепал загривок собаке.
Виктория окончательно смутилась. Пришла брать интервью, но на вопросы приходится отвечать самой.
– Это я из природного чувства противоречия, Лев Робертович. Мне говорили, что вы с трудом переносите общение с прессой. Ну вот мне и захотелось сострить, – пошла ва‑банк журналистка. – А Лайма ваша мне правда очень понравилась…
– Она еще и шутить горазда… Так почему же я сам на себя не похож, позвольте узнать, госпожа физиономист? – Лев Робертович окончательно повернулся к ней грузным корпусом.
Понимая, что от ответа на этот вопрос будет зависеть многое, Виктория ухватилась за одну из маминых сережек, которые служили ей талисманом со дня совершеннолетия, и решила говорить как бог на душу положит. Это было ее типичное поведение в ситуациях, когда думать было некогда и лень.
– На тех фотографиях, что я видела, у вас уши торчат. И лицо рафинированного интеллигента.
– Давайте-давайте, откушайте кофию. Ничего не буду рассказывать, пока не похвалите рецепт, которому я научился на Острове свободы. Не знаю, как сейчас, но во времена старика Хэма там умели варить кофе…
Взор Льва Робертовича затуманился. Виктория попробовала. И вправду вкусно.
– А вы и там…
– Что Куба! Вот Игарка и Тикси – места в высшей степени стоящие. В писательской квартире было просторно. Сталинские высокие потолки, старая добротная мебель, кабинет, пишущая машинка… пылилась на подоконнике. А на письменном столе стоял навороченный ноутбук.
Лев Робертович посасывал пустую трубку и ревниво наблюдал за распитием фирменного кофе гостьей с ярко выраженными журналистскими наклонностями, присутствие которой в этом кабинете еще утром казалось бы ему немыслимым. То, как она пила этот благословенный напиток, ему нравилось.
– А вот один француз учил меня пить кофе запивая холодной водой, – сказала разомлевшая Виктория Князева.
– Нехристи они, эти лягушатники. И кофе не умеют пить, и девок русских от родных родителей увозят в свой Париж. Нет там никакого праздника, я вам говорю! Кальвадоса Хэм перепил в свое время, вот ему что-то и забрезжило.
Лежавшая у ног хозяина Лайма заскулила коротко. Виктория отставила чашку.
– Лев Робертович…
– Да ладно… Вот ты, красотка, почему не замужем за хорошим парнем с приличной профессией и российским гражданством?
– Была. Не понравилось, – улыбнулась Князева.
– Вот ведь как таперича молодежь рассуждает! – писатель усмехнулся уголком рта. – Если бы я был выжившим из ума старпером, наверняка время от времени изрекал бы подобные перлы. Но аз есмь русский писатель еврейской национальности, и чувство самоиронии мне присуще по определению. Так о чем вы хотели меня спросить, госпожа критикесса?