— Стадион расположен совсем рядом с нашим отелем. Подумать только, если бы Франк увидел, как Барселона будет сегодня играть!
Фрида фыркнула, но Аннунген продолжала:
— Он неподражаем, когда смотрит футбол. И всегда болеет за проигрывающих. Это мило, правда? Другие мужчины болеют за тех, кого они обожествляют. Франк не такой. Надеюсь, ты меня понимаешь, хотя и не знаешь его!
Она повернулась и вопросительно посмотрела на меня. Но ответила ей Фрида:
— Футбол славен ушибами, треснувшими менисками, порванными нервами и мышцами. Не говоря уже обо всех этих далеко не музыкальных голосах, воплях «ура!», песнях, усиленных содержимым пивных жестянок, пьяным ревом и мегафонами. Сквозь сопли, слезы и пот. Плачущие взрослые бэби, у которых текут слюни и сопли и которые не могут простить миру, что противники забили им гол. Неужели это может привлекать такого воспитанного человека, как Франк? — сказала Фрида.
— Нам надо найти бюро по сдаче квартир. Я хочу жить в домашней обстановке, — прервала я ее, главным образом, для того, чтобы прекратить разговор о том, что лучше для Франка.
— И мы останемся здесь, пока рукопись не будет закончена и мы не продадим ее самым выгодным образом, — подхватила Фрида, как будто речь шла о том, чтобы продать на аукционе историю Хиллари Клинтон о некоей игривой части тела ее мужа.
Однако найти в Испании жилище в понедельник оказалось безнадежной затеей. В туристической фирме почти ничего не знали о сдающихся квартирах. Фрида предложила мне позвонить в норвежское консульство. Там нам посоветовали поехать туда, где мы хотели бы поселиться, и обратиться в местную фирму по сдаче квартир. Им там лучше известно. Кроме того, мы могли бы сразу решить, нравится ли нам район. При звуках дружелюбного голоса, говорящего по-норвежски, у меня перехватило дыхание.
В Берлине мне удавалось говорить по-немецки так, что немцы меня понимали, я даже читала газеты и смотрела телевизор. Но с тех пор как мы покинули Германию, я оказалась в изоляции, моя связь с языком ограничивалась Фридой, рукописью и Аннунген. Голоса, доносившиеся извне, были непонятны и таили опасность. Иногда мне даже казалось, что люди, исключительно мне на зло, говорят на языке, которого я не понимаю. Я не читала газет, не смотрела новости по интернету и уже очень давно не включала телевизор. Я не знала, остался ли мир таким, каким был раньше, питающимся незначительными новостями, раздутыми средствами массовой информации, и блестящими фотографиями, снятыми на месте трагедий. Я не знала, сколько народу умерло, было искалечено и голодало. Не знала даже, кто теперь премьер-министр Норвегии. В течение многих лет, строя свою жизнь в зависимости от передачи новостей по телевизору и радио, я теперь как будто выпала из круга. Я, объехавшая Европу вдоль и поперек, забыла, можно сказать, о мире. Может, я вообще понемногу исчезаю из жизни?