Мы с Фридой молча шли по Линденштрассе к Ландвер-каналу. Здесь даже в городе было слишком много природы. Деревья, утки в воде, дети, играющие на солнце, лодки, привязанные к причалам, как разбросанные игрушки.
— Давай зайдем сюда и чего-нибудь выпьем, — предложила Фрида, когда мы проходили мимо какого-то кафе.
Наконец, взяв кофе, мы сели за столик. Пенистое коричневое содержимое чашек напомнило мне чистящий порошок, высыпанный в раковину.
Фрида не достала книгу, которую она имела обыкновение читать, когда не хотела со мною разговаривать. И я, вопреки своей привычке, не делала никаких записей. Молодая женщина с обнаженным пупком, проколотым колечком, пила чай, глядя в окно. Два старика, похожих на турков, играли в шашки. Время от времени кто-нибудь из них поднимал руку и передвигал шашку. Из задней комнаты или из кухни слышался громкий пронзительный свист. Над нашим столиком висела кривая лампа, которая слабо позвякивала, когда открывалась дверь. У меня замерзли ноги.
— Как он мог говорить там так громко? — сердито сказала Фрида.
— Кто?
— Экскурсовод в музее, в комнате, где должна стоять тишина и все располагать к размышлениям.
— Для него это просто работа. Всегда найдется кто-нибудь…
— Хорошо, что ты на него шикнула, — сказала она.
— Ничего хорошего. Проявив свою агрессивность, я поставила себя на одну доску с ним.
— Помнишь людей, стоявших в коридоре перед кинозалом? Может, та старуха сама была в лагере? Может, она узнала себя?
— Как у нее хватило сил смотреть на все это?
— Думаю, она видела вещи и похуже. А теперь она на все смотрит как бы со стороны.
— Неужели на такое можно смотреть со стороны? Я могла только плакать, — сказала я.
— В две тысячи первом году плакать уже бесполезно. Люди должны были плакать, негодовать и действовать, пока еще было время! — Фрида заказала вина. Официант в клетчатой рубашке и кожаном переднике на круглом животе, разлил вино по бокалам. Я не стала допивать кофе.
— Но говорить об этом нужно, — сказала Фрида, когда официант ушел.
Я с ней согласилась.
— Почему всегда начинать разговор должна я? — спросила Фрида как будто это имело отношение к делу. Но это было в ее духе.
— Наверное, ты права. Хотя, честно говоря, сейчас это не имеет значения.
— Но я имею право напомнить об этом?
— Ради бога, если тебе это приятно.
Молодая женщина с голым пупком покосилась в нашу сторону. Официант вышел из задней комнаты и начал убирать с соседнего столика.
— Ты подавлена, тебе страшно? — спросила Фрида.
У меня не было личных причин для подавленности. Особенно после того, как мы побывали в Еврейском музее.