– Я не бравирую. Я спрашиваю: есть ли какой-то шанс, что ты меня выслушаешь.
Пастор вскинул руку – похоже, чтобы ударить, – но не ударил.
«Это было бы кстати», – подумал Харальд.
Независимо от того, принял бы он удар безропотно или ответил ударом, в любом случае насилие стало бы выходом из положения.
Но отец не собирался облегчать ему жизнь. Он опустил руку.
– Что ж, я слушаю. Что ты можешь сказать в свое оправдание?
Харальд собрался с мыслями. В поезде он перебрал множество вариантов защиты, сочинил несколько речей, украсив их ораторскими приемами, но теперь все вылетело из памяти.
– Мне очень жаль, что я расписал сторожевой пост, потому что это пустой жест, детское выражение протеста.
– Ну хоть что-то!
Он подумал, не рассказать ли отцу про свою связь с Сопротивлением, но тут же отказался от этой идеи, опасаясь насмешек. Кроме того, теперь, когда Поуля нет, возможно, и Сопротивление существовать перестало. Нет, каясь, лучше сосредоточиться на личном.
– Мне стыдно, что я навлек позор на школу и подвел Хейса, он человек добрый. Мне стыдно, что я напился, потому что утром после того мне было ужасно мерзко. И больше всего мне стыдно, что из-за меня расстроилась мама.
– А отец?
Харальд покачал головой.
– Ты расстроен, потому что Акселю Флеммингу об этом известно и он не даст тебе спуску. Уязвлена твоя гордость, но не думаю, чтобы ты так уж волновался из-за меня.
– Гордость? – взревел отец. – При чем тут гордость? Я старался вырастить своих сыновей достойными, трезвыми, богобоязненными людьми, а ты подвел меня!
– Послушай, – вздохнул Харальд, – ничего страшного не произошло. Большинство мужчин напиваются…
– Но не мои сыновья!
– …хоть раз в жизни.
– Но тебя арестовали!
– Ну, не повезло.
– За недостойное поведение!
– Мне даже обвинения не предъявили. Сержант в полиции только посмеялся. «Шутников мы не ловим», – сказал он. Меня бы даже из школы не исключили, если бы Петер Флемминг не взял Хейса за горло.
– Даже не думай смотреть на это как на пустяк! Никто в нашей семье покуда не попадал в тюрьму. Ты запятнал нашу честь! – Внезапно выражение лица пастора изменилось. Впервые на нем отразилась скорее печаль, чем гнев. – Позор, даже ежели б никто в мире никогда не узнал об этом, кроме меня.
Харальд понял, что отец говорит искренне, и эта мысль выбила его из колеи. Гордость старика ранена, сомнения нет, но это еще не все. Он по-настоящему боится за душу сына. Харальду стало стыдно за свой сарказм. Однако отец не дал ему шанса на примирение.
– Остается вопрос, что с тобой делать.
Харальд даже не понял, о чем речь.