Перестав плакать, она гневно сдвинула брови и, гордо подняв голову, посмотрела на Петровского.
— Вы знаете, что уже мне избегают кланяться. Может быть, вас также, доктор, будет шокировать ваш визит ко мне?
— Если вы хотите, действительно и притом сознательно обидеть меня… — сказал Петровский, одновременно возмутившись ее вопросом и вместе страдая за нее и восхищаясь ее гордым, вызывающим видом.
— Хорошо, я верю, — сказала бывшая Дюмулен, дав ему глазами понять, что это, конечно, было с ее стороны шуткой.
И ему было приятно думать, что она такого хорошего мнения о нем.
В это время произошло то, чего он беспрестанно в течение всего разговора опасался: неприятно скрипнув, опять приотворилась дверь, ведущая во внутренние комнаты. Она образовала на этот раз довольно большую щель.
Бывшая Дюмулен снисходительно улыбнулась и встала.
— В таком случае, до свиданья.
Петровский обрадованно пошел ее провожать. При выходе из кабинета она сказала вполголоса, слегка повернув к нему лицо:
— Кстати, мой новый адрес… Ведь я живу теперь в меблированных комнатах.
Она назвала улицу и меблированные комнаты. Все это его печалило и расстраивало.
— Прощайте… или, вернее, до свидания… И я прошу вас меня не провожать.
Она продолжала говорить глазами, что понимает многое, о чем не находит возможным говорить. Он также молчаливо подчинился и нажал кнопку звонка.
Бывшая Дюмулен исчезла, оставив после себя ощущение особенно приятных духов и неопределенную тревожную радость. Это, конечно, дурно, но… как ее зовут? Лариса… Раиса… да, Раиса, Рая! Как глупо!
В дверях кабинета он столкнулся с женой.
— Замечтался? — спросила она грубо.
Он чувствовал себя немного виноватым перед нею. Самое скверное, что он не умел этого никогда скрыть.
— К тебе решительно нельзя подпускать женщин… Какая гадость! — продолжала она, с отвращением и злобой глядя на него. — Да, так что же с ней?
Порядочный мужчина должен быть верен своей жене не только в поступках, но даже в чувствах. Ведь не даром же сказано, что кто только лишь посмотрит на женщину с вожделением, тот уже прелюбодействовал с нею в сердце своем.
— Ну, полно, — сказал он, — не сердись.
— Странное, неуместное слово! Я не сержусь, но мне гадко. Ты, положительно, теряешь самообладание всякий раз, как видишь юбку.
Ему захотелось оправдаться.
— Послушай, она, действительно, несчастна.
— Я тебе не позволяю заступаться за нее. Слышишь? Я знаю, что ты в нее влюблен.
— Котик!
— Я слышала, каким ты голосом говорил с ней.
— Каким же особенно?
— Таким, каким ты не будешь говорить, например, с нашей бонной или хотя бы с Софьей Павловной… наконец, даже со мною.