Дрожащими пальцами Варвара Михайловна вложила письмо назад в конверт. Хорошо, она принимает этот вызов. Закрыв глаза, хохотала долго и беззвучно. О, низкая и ничтожная, подползающая, чтобы ужалить, гадина! Только она предпочитает биться с открытым забралом. Не надо волноваться. Так сказал он.
Сердце перестает болезненно сжиматься. Глотает сухим горлом и выпрямляется. Потом нажимает кнопку звонка.
— Феклуша, помогите мне одеться.
Решение выплывает ясное, спокойное, неожиданно-понятное, простое. О, простое! Неужели она должна церемониться с подобными тварями?
Осторожно ступает по ступенькам крыльца. Сердце опять стучит, расширяется и падает. Может быть, это от воздуха?
— Мой милый, нет… Твоя мама держит себя в руках.
Ловит тревожный взгляд Лины Матвеевны.
— Представьте, мне сегодня гораздо, гораздо лучше.
Старается улыбнуться, чувствуя ее недоверие.
— Кроме того, когда себя считаешь правой…
— Но ведь вы же ничего не кушаете который день. У вас закружится голова. Вот видите.
Она с трудом поддерживает ее, шатающуюся, и подсаживает в пролетку.
Небо к вечеру синее. Плывут, дымясь, разорванные клочки облаков. Дует сырой и холодный ветер, и улицы кажутся бесконечными, только что вымытыми начисто коридорами. Поднимается промозглый запах сырых камней и мокрого асфальта…
«О, дорогой, маленький, еще ничего не знающий; я сохраню для тебя отца!» Старается думать только о нем, о том, кто приходит в мир, — в этот ужасный мир чудовищной злобы и эгоизма, в этот ужасный мир, где нет ни справедливости, ни благородства. Слышишь? Да, да! Это ее долг. Зловеще блестят от яркого бокового света еще не просохшие от дождя крыши домов и даже обитые железом каменные низы металлических решеток. Глотая воздух и стараясь удерживать сердце, соединяет все мысли и чувства на двух словах:
— Мое дитя!
…Широкий, тихий, низкий коридор… Тридцать пять…
— Вот здесь, сударыня.
Он низко наклоняет голову с аккуратным и даже щегольским пробором.
— Можете идти.
Уходя, мелькает фалдами фрака.
— Лина Матвеевна, вы постойте здесь.
Стучит в дверь, удивляясь, что больше не слышит собственного сердца… «Мое дитя»…
Понижая голос:
— Если я буду кричать…
Лицо девушки делается серым. Она что-то шепчет. Нет, теперь уже поздно…
— Не понимаю.
Слабый, заглушенный, отвратительный, как кошмар, знакомый голос из глубины, из-за двери:
— Войдите.
Почему она постучала? Это смешно. Она должна была войти просто так.
Отбрасывая дверь и оставляя ее незапертой, входит… Кто-то шевелится черный у окна… Встает и идет навстречу с искаженным лицом и гадко прищуренными глазами… Ищет, куда скрыться, силится изобразить подобие усмешки… Внезапно понимает, что игра раскрыта, и, пожав плечами, нахально-медленно, цинично-откровенно отходит к открытому окну… Там, внизу, асфальт и плотно убитые просыхающие от дождя камни. Отчетливо журчит улица.