— За что же мы выпьем? — спрашивает она, приближая лицо и бокал.
Лицо ее, может быть, даже сейчас некрасиво от чувственных резких морщинок в уголках рта. Но его влечет к ней нечто большее, чем красота.
— Мы выпьем за жизнь-тень и жизнь-восхитительную случайность, — предлагает он.
Она с готовностью чокается и, смеясь, отодвигается от него.
— Но что это? Отчего наши бокалы неполны?
Она делает капризное лицо. Он доливает ей бокал.
— Еще, еще!
Пусть пылающий напиток
Перельется через край!
Шампанское мочит ее пальцы и белою пеною падает на скатерть. Она хохочет, точно вино уже успело на нее подействовать. Ей хочется, чтобы он был неразумным и дерзким.
— Теперь себе.
На скатерти остаются два широких влажных круга. После шампанского уже больше ничто не кажется невозможным. Например, видеть ее обнаженные плечи… О, поразительное целомудрие лакеев! Ничто не кажется сейчас более верным, в особенности когда вдруг делается темно от погашенного электричества…
— Нет, все же это — нездоровое безумие, — говорит она. — Если бы, конечно, было возможно уничтожиться вовсе в такую ночь. А в общем, любовь — невыносимое страдание… Ну, я не буду.
Начинается бред…
…Жадно припав к бокалам, они пьют что-то холодное, газированное, чересчур сладкое.
Но вскрики музыки в саду еще не погасли. Обоим сначала немного страшно смотреть друг на друга. Пугает свет, но хорошо чувствовать, что уже не молод и принимаешь все. И еще хорошо, что пресыщение наступает не вдруг. Он отворяет дверь кабинета и смотрит в коридор, где ложатся широкие полосы голубого света.
В холодном пространстве слегка обезлюдевшего сада и у тенистого выхода, среди толпящейся публики, еще веселее… Словно пресытившиеся бабочки, улетают моторы.
— Теперь ко мне? — спрашивает он, ощущая теплую тесноту автомобиля.
Стекла подняты, чуть дребезжат. Раиса со спущенной вуалью вызывает в нем жалость.
— Я не хочу думать ни о чем, — говорит она. — Может быть, я даже гибну… Но все равно.
Он знает, что ничего не может сказать ей в утешение. Быстро бежит мотор, сталкивая их вместе на поворотах. Он хочет, чтобы они всегда принадлежали друг другу. Еще пустыннее и звонче улицы. Удар копыт каждой отдельной лошади падает с четко освещенных карнизов домов.
В гостинице приходится совершать печальный обряд прописки «по листкам», и Раиса занимает отдельный номер с тем, чтобы через десять минут вернуться к нему.
Он запирает, наконец, дверь. Они опускают тяжелые шторы…
Пока он ждет в темноте, слышно, как с нее падают последние одежды. И не столько любовь, сколько опять нежную жалость он чувствует к ее тонким и слабым, детским, послушным членам. Целуя и лаская их вновь и вновь, он уже теперь отчетливо знает, что совершает преступление.