Елена оглянулась, партизаны, неся на себе раненных, с трудом покидали разбитые укрепления, скрываясь между деревьев. Осмелевшие московские ратники, выпрямившись во весь рост, бежали с обнаженными кривыми саблями. Елена выхватила из-за толстого пояса два заряженных пистолета и с обоих рук одновременно выстрелила перед собой. Сразу два неприятельских ратника, вскрикнув, рухнули на землю, сраженные меткой Беловой-Багровой. Еще один припал испуганно к земле. Другой вскинул легкий иноземный мушкет, целясь прямо в Елену. До нее было не более десяти шагов.
— Берегись! — бросился Плевако, прикрывая Елену своим телом. Выстрел! Плевако вздрогнул и упал к ногам Беловой.
— Суки! — Елена выхватила саблю. Она тут же громко вскрикнула, волчья шапка слетела с ее головы, словно ветром сдутая. Схватившись за окровавленную голову, Елена осела на землю, но и стрелявший московит уже корчился в предсмертных судорогах: в него с шагов двадцати пальнула картечница. Партизаны-пушкари выскочили из своей лесной засады и вели огонь почти в упор по дороге. Наступавшие ратники Хованского испуганно попятились под свистом убийственной картечи. Двое партизан на лыжах шустро подхватили Елену, положили ее на сани, с которых столкнули ствол пушки, и быстро покатили на лыжах между сосен в глубь леса. Кто-то склонился над Плевако, но убедившись, что тому уже ничем помочь нельзя также бросился вслед за двумя своими товарищами. Последний убегающий с позиции партизан бросил зажженный факел в воз, все еще наполовину заполненный круглыми глиняными гранатами.
— Они ушли! — кричали Хованскому его офицеры.
— Вижу! — опустил тот подзорную трубу. — Догнать! Перебить всех!
Но пока первые стрельцы достигли брошенных укреплений, раздался оглушительный взрыв, своим грохотом и дымом поглотивший и стрельцов и брошенные разбитые телеги. Все содрогнулись и попадали на землю, иные бросились назад, побросав рушницы и пищали. Хованский аж присел.
Он не скоро пришел в себя, с удивлением глядя на клубы дыма и языки пламени на месте, где только что оборонялись его враги. Преследовать было уже бесполезно. День Громниц подходил к концу, и никто не мог сказать были ли на зимнем небе всполохи в этот уходящий день. Грома и молний хватило на земле…
На Купаловскую ночь Кмитич со старшим братом вновь искали заветную папарать-кветку.
— Вон там! — восклицал брат, и Кмитич поспешил за мелькающей во тьме спиной Миколы. Вот он подходит к кусту, который светится изнутри, словно там собрались светлячки, раздвигает траву. На земле лежит лист. А на нем лишь одно слово — Хованский…