Я нес свет. Я — Светоносный.
Светоносный…
Люцифер.
Я — Черный Херувим.
Нет!!!
От ужаса путаются мысли, а вода уже заливает глаза, легкие тяжелеют, наполняются рвущейся болью. А голос все звучит, и кто-то невидимый повторяет знакомые слова. И тут я наконец начинаю понимать…
— …и в том я клянусь, и присягаю, и даю свое слово…
Я наконец начинаю догадываться. Все правильно! Люцифер тоже не понимал, за что его свергают с Небес. Ведь он нес свет, он двадцать лет прожил на болотистых берегах великой реки Парагвай. Он учил детей, сражался с бандерайтами, строил миссии среди сырой чащи, вел переговоры с надменными идальго из Лимы. Он играл в театре, он был Илочечонком, сыном ягуара, маленьким мальчиком, нашедшим свое счастье в Прохладном Лесу…
Он? Я — это Он?
— …и да поможет мне Господь. Амен!
Голос доносится глухо, еле слышно, вокруг смыкается тьма, и вместе с ней приходит покой.
Я заслужил эту смерть. Ягуара выманили из чащи, чтобы убить. Бешеного ягуара.
Каннибала!
Он уже не нужен, нужен кто-то другой, тот, кто принял сейчас четвертый обет. Он, неведомый, будет служить тому, ради чего погубил душу я.
Я — кнеж Адам Константин Горностай из рода Гедемина Великого, сын Самуила Горностая, подкомория киевского, и княгини Теофилы Горайской. Мой герб — Гиппоцентаврус с луком и стрелой, увенчанный тяжелой княжьей короной, и моя судьба — покоиться тут, под тяжелой желтой водой.
Покоиться…
Амен!
И тут черное одеяло сна на миг разрывается, и перед глазами встает неровное поле в сером пороховом дыму, всадники в мохнатых малахаях мчат прямо на тупые гарматные жерла…
Но я спокоен.
Мне уже нечего бояться.
Повозка, вызванная хозяином, стояла у самого входа. Возница дремал на козлах, сжимая в руках кнут.
— Parbleu! — Шевалье зябко повел плечами и скривился. — Неужели нам придется ехать на этом одре?
Я усмехнулся и посмотрел наверх, на сжатое черепичными крышами темное небо. Скоро рассвет, надо поспешить..
— Предпочитаете мчаться верхом, дорогой дю Бартас?
— Что вы! — Шевалье потряс головой, отчего шляпа тут же съехала на ухо. — Перед дуэлью? Верхом? Надеюсь, вы шутите, дорогой друг!
— Топоры-ножи-ножницы-сечки! Точу-вострю-полирую! От неожиданности я вздрогнул. Так-так, точильщик уже на посту. Странно, его черная борода за ночь стала рыжей.
— Шпаги-палаши-кинжалы!..
— Вам не надо подточить шпагу, шевалье? Дю Бартас покосился на точильщика, хмыкнул.
— Помилуйте, у этого мужлана? Однако же, друг мой, ведомо ли вам, где похоронена синьора Цецилия Метеллини?
— Цецилия Метелла, — постаравшись не улыбнуться, уточнил я. — Это жена знаменитого Марка Красса.