* * *
Как назло, вечер оказался совершенно свободен. Все, что я мог прочитать в Среднем Крыле, уже прочитано, сьер Гарсиласио видит приятные сны, славный дю Бартас составляет ему компанию…
Письмо лежало на столе. Я не стал отдирать ключ от бумаги. In corpora все это смотрелось лучше.
Прекрасная синьора желает заполучить на ночь попа.
Комедия, да и только!
Поп прячется в сундуке. Арлекин с мушкетом рыщет по комнате, а Коломбина…
Стоп!
Почему я подумал о Франческе?
Я не великий знаток душ, тем более женских, однако театр учит многому. «Темные стены скрывают страсть». Что за чушь! Разве она могла написать такое?
Я прочитал письмо несколько раз — ее голосом. Не получалось. Никак! Да и не стала бы Коломбина писать писем!
Но ведь я ее почти не знаю! И, кроме того, в Риме больше некому слать мне письма, написанные аккуратным женским почерком да еще с грамматическими ошибками. После той, утренней встречи мы так и не виделись. Правда, коридорный говорил, что какая-то девушка заходила, спрашивала обо мне…
Ключ притягивал — красивая ажурная загадка. Меня еще ни разу не приглашали на ночные свидания. Об этом приходилось лишь читать — тайком, прячась от наставников. Плащ — на глаза, скрип ступеней, жаркие объятия на кровати с тяжелым пыльным балдахином…
Нет, не зря я не хотел принимать сан! Развратный поп — не просто смешно.
Противно!
Но с другой стороны…
Ох, уж эта другая сторона! Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься.
И вразумить меня некому: тихим словом, а еще лучше — кулаком по шее.
Совесть, как известно, самый лучший друг. С ней всегда можно помириться. В конце концов, в прогулке по вечернему городу нет греха, а если ноги случайно, совсем случайно, занесут меня к Рыбному рынку…
Я протянул руку к письму — и тут же услыхал стук в дверь.
Кажется, меня все-таки вразумили.
— Поправьте воротник!
Голос служки звучал так, словно мне предлагалось положить голову на плаху. Я неуверенно поднес пальцы к гладкому атласному сукну, покосился на зеркало.
— Так годится?
Обреченный вздох был ответом. Служка покачал головой и взялся за дело сам. Я почувствовал, как мне сдавливают горло.
— Его Высокопреосвященство не терпит неопрятности! Огрызнуться я не мог — воротник впился в кожу, мешая дышать. Служка между тем схватил платяную щетку и занялся сутаной.
— Вот так лучше!
Лучше? Я вновь взглянул в зеркало — мутное, с пузырьками воздуха под потускневшей от времени амальгамой.
И увидел попа.
Гнусного попа в фиолетовой сутане с белым отложным воротником, так и просящегося на протестантский плакат «Бей папистов!». То, что сутана, новая, но с чужого плеча, была маловата, еще более портило настроение.