Илочечонк, сын ягуара, недолюбливал священников. Лучше бы ему не смотреться в зеркало!
— Налево и вперед!
В голосе служки слышался железный лязг. Я еле удержался, чтобы не опустить руки по швам.
— И учтите: у Его Высокопреосвященства утром был приступ подагры.
Я так и не понял, хорошо это или плохо.
* * *
Вместо Франчески я пошел к Франческо.
Вместо темного алькова меня ждала мрачная пещера, в которой злым духом Анамембире таился тот, с которым менее всего хотелось встречаться. И действительно, что за радость видеться с непогребенным покойником?
Покойником, который пытался пережить живых.
Темный коридор, огромная дверь с давно не чищенной медной ручкой, оскаленная пасть химеры, готовая вцепиться в пальцы…
Там, за дверью, притаился мертвец — мертвец, не желающий умирать. Франческо Инголи, Его Высокопреосвященство кардинал Курии и глава Пропаганды.
Видит Бог, этой встрече я бы предпочел еще одну дуэль, но приглашение, мною полученное, было не из тех, от которых отказываются. Старик слишком известен, слишком знаменит.
О чем мы с ним будем говорить? О деле? Но все, что требуется, я уже согласовал — и с Генералом, и с мессером Бандино, протектором Республики.
Долгий противный скрип. Ручка двери обожгла руку.
— Заходите…
В его покоях было темно. Две свечи, розовые, с золотыми ободочками, стыдливо роняли свет на сидевшую в кресле мумию.
Свечи явно выпадали из стиля.
— Ближе! Не стойте в дверях!
Я ожидал увидеть коршуна, на худой конец ворона, но из полутьмы на меня смотрела жаба. Старая жаба с обвислыми складками мертвенно-бледной кожи на том, что у людей именовалось лицом.
Худая перепончатая лапа медленно дернулась, приподнялась, застыла. На жабьем пальце странно смотрелся перстень с огромным красным камнем.
Его Высокопреосвященство изволил допустить гостя к руке.
Говорят, он никогда не был молодым. Во всяком случае, уже полвека назад Его Высокопреосвященство казался старым.
Он был стариком, когда сжигали Ноланца.
Его дряхлая трясущаяся рука подписывала приговор Галилею.
Старый мракобес был среди тех, кто требовал закрытия университетов и запрета типографий. И если бы только это!
— Повернитесь, пожалуйста, к свету! Левее, левее! Кажется, он тоже собирался поправлять мне воротник. Я ждал, стараясь не встретиться с ним взглядом. Опасно смотреть в мертвые, давно погасшие глаза, в которых нет ничего, кроме глухой бездонной пустоты.
— Вы слишком молоды, сын мой! Слишком! Молодость — это порок! Опасный порок, сын мой! Боюсь, вы не поймете…
Спорить я не стал. В этом смысле мессер Франческо Инголи был беспорочен.