— Несчастливая я, — сказала она Белотуру однажды. — Кто меня пожелает, тому я одно горе приношу.
Она подумала о Вольге, потом об Аскольде, потом даже о Мстиславе, который тоже ей на что-то такое намекал… И спасибо Макоши, что Белотуру она тогда не досталась, — хорошего человека жалко…
— Я бы не побоялся, — ответил он, глядя на нее с решимостью и тоской по невозможному. — Я только тогда и жить начал, как тебя узнал. Но кабы обо мне одном речь шла… У меня ведь теперь целое племя на руках: тесть старик, ног не таскает, Ратеня — вчерашний отрок, с одной стороны савары и хазары опять дани хотят, с другой — Станила, да и что с Киевом будет, одни боги весть.
Белотуру и так приходилось слишком трудно, чтобы он мог позволить себе ввязаться в драку за Аскольдову вдову. Настоящим князем радимичей считался старый Заберислав, его наследником — юный Ратеня, а делать дела за них обоих приходилось Белотуру, который в племени радимичей был только воеводой, к тому же полянином, чужаком, и старейшины в большинстве терпели его только ради родства со своими князьями. Он один тащил весь воз, пытаясь обеспечить Ратене надежную поддержку в племени, пока старый больной тесть не сел на сани[19]. Даже намекнув на то, чтобы взять в дом вдову брата, он смертельно разгневал бы свою жену Воротиславу, дочь Заберислава, и все в племени радимичей пошло бы прахом — в том числе и будущее его единственного сына.
Воротислава… Аскольд был мертв, но вторая причина, по которой Белотур четыре года назад не мог себе позволить любить Дивляну, никуда не делась. Сама же она еще не оправилась от потрясений и наивысшим благом считала покой и безопасность. И в обществе Белотура она их нашла; Дивляна понимала, что этот человек заслуживает большего, но на горьком опыте убедилась: если пытаться вырвать у судьбы сверх положенного, можно потерять и то, что имеешь.
Встречи с Воротеней Дивляна несколько опасалась — в свое время Белотурова жена смирилась с тем, что юная соперница сделалась княгиней, но что она скажет теперь, когда та снова свободна и снова под покровительством ее, Воротени, мужа? Но воеводша, когда они добрались до Гомья, встретила гостью на удивление ласково. Они не виделись около года, однако Воротеня, как с грустью заметила Дивляна, сильно постарела за это время — похудела, осунулась, высохла — видно, прихварывала, и в чертах ее, в туго обтянутых кожей скулах уже отчетливо проявилось что-то старушечье. То ли она жалела вдову, сочувствуя всем ее несчастьям, и потому отбросила былую ревность, то ли уже смирилась с тем, что время страстной любви для нее миновало и гораздо полезнее сохранить дружбу мужа? Дивляна сперва подумала так, но через несколько дней стала подозревать другое…