В меховых рукавицах, пусть и покрытых поверху рукавицей кольчужной, с мелкими кольцами, рукам стало теплее. А когда рукам и ногам тепло, тепло всему телу.
К этому времени совсем рассвело. И показалось, что стало в самом деле теплее или просто согрелись руки и ноги, и потому тело перестало мороз чувствовать. Над Славином стоял густой черный дым. И даже пламя уже поднималось над стенами, образуя собственную яркую стену. Ветра не было, и дым от города не относило. Одновременно стали видны и столбы других дымов. Над домами посада, расположенного ниже Славена у самых берегов Волхова и Ильмень-моря. Эти дома остались нетронутыми, варяги просто не обратили на них внимания, хотя нет никакой гарантии, что и их не пожелают разграбить, как в настоящее время грабили, надо полагать, богатые лавки славенских купцов – извечных конкурентов купеческой братии из Русы. Грабили, а потом поджигали. Впрочем, купеческие и ремесленные ряды варяги могут и не тронуть. Их самих купцы часто нанимали для сопровождения своих обозов. Разорять купцов – значит, срубить голову курице, которая несет для тебя золотые яйца. Этого варяги себе позволить не могут. Не все из них входят в полки Бьярмы. Но те, кто входит, в любом случае имеют дома и родственников в самой Русе. И эти родственники, не желающие мерзнуть в Бьярме, предпочитают сопровождать купеческие обозы и из самой Русы, и из Славена. Значит, эти люди не позволят разорять купцов, иначе они лишатся работы и средств к существованию. Разгромить купечество Славена – это то же самое, что ударить мечом в собственную ногу…
* * *
Вернувшись под стену, черноусый Белоус нашел Первонега на том же месте, где и оставил его. Только вою показалось, что раньше воевода сидел прямее, прислонялся к срубу тарасы всей спиной, а сейчас он прислонялся боком и плечом. Впечатление было такое, будто воеводу кто-то сдвигал с места. Это не понравилось Белоусу, и он настороженно осмотрелся по сторонам. Сейчас, когда рассвело, видно было далеко, вплоть до дворов посада на берегу, куда уже вышли живущие там люди, и смотрели на горящий город, но никакой опасности поблизости молодой вой не заметил. Тогда он просто зашел сбоку, присел перед лицом воеводы, и всмотрелся в лицо Первонега, пытаясь отыскать там признаки жизни и возвращающейся силы. И тут воевода открыл глаза. Он открыл их не так, как открывают больные люди, не медленно поднимая веки, а рывком, словно вой проснулся ото сна сразу с ясной головой и ощущением опасности. Но глаза с широко расширенными зрачками сразу же, ничего, кажется, не увидев, закрылись. И Первонег застонал. Но и стонал он совсем не как раненый, а просто, как старик, на тяготы старческой жизни жалующийся.