– Кого еще там несет?
На пороге стоит тетя Джулия. Улыбка. Я никогда не устану описывать ее туалеты. Сегодня на ней платье из небеленой шерсти, скроенное из одного куска, перекрещивающееся на холмах ее груди. Тяжелое на тяжелом. Теплое на теплом. И эта упругая плотность…
– Можно?
Прежде чем я успел высказать свое мнение по этому вопросу, она уже сидит у меня в изголовье.
– Неплохо они тебя отделали, твои коллеги!
Чувствую, что без Клары тут не обошлось. («Поди наверх, посмотри, жив ли он еще».)
– Ничего не сломано?
Рука, которую Джулия кладет мне на лоб, кажется прохладной. Она явно обжигается, но руку не убирает.
Я спрашиваю:
– Джулия, что ты думаешь о людоедах?
– В каком аспекте? Мифологическом? Антропологическом? Психоаналитическом? Как о тематике сказок? Или ты предпочитаешь коктейль?
Но смеяться мне как–то неохота.
– Кончай трепаться, Джулия, закрой свою энциклопедию и скажи, что ты сама думаешь о людоедах.
Ее глаза с блестками на секунду останавливаются в задумчивости, а затем необъятная улыбка открывает мне панораму ее зубов. Неожиданно она наклоняется и шепчет мне в самое ухо:
– По–испански «любить» – comer.
От резкого движения ее левая грудь вырывается из разреза платья. Ну, раз так, раз по–испански «любить» – тот же глагол, что и «есть»…
24
– Господин Малоссен, я специально решил поговорить с вами в присутствии ваших коллег…
Сенклер кивает на Лесифра и Лемана, которые стоят почти по стойке «смирно» по обе стороны его стола.
– Для того чтобы все позиции были ясно определены.
Пауза. (Тетя Джулия и я провели три дня в постели, и для меня все позиции абсолютно ясны.)
– Хоть мы, как говорится, по разные стороны баррикады, это все–таки не демократический способ решения проблем.
Лесифр делает это заявление со всей симпатией, на которую способна его антипатия. (Руки и волосы Джулии еще скользят по моему телу.)
– Так–то оно так, но если я поймаю одного из этих подонков…
А это мстительный голос Лемана. (Как только я вновь обретал твердость, она становилась непередаваемо мягкой.)
– Это ничем не оправданная агрессия, господин Малоссен. К счастью, вы решили не возбуждать уголовного дела, иначе…
(Господи, до чего же ты хороша! До чего ты хороша, моя сумасшедшая любовь! Моя страсть была подобна колеснице Хаминабаба, скачущей по каменистой дороге.)
– Я с радостью констатирую, что вы почти поправились. Конечно, на лице еще есть кое–какие следы…
(Три дня. Трижды двенадцать – это будет тридцать шесть. По меньшей мере тридцать шесть раз!)
– Но тем легче вам будет добиться сочувствия покупателей.