– Хм. Так-то оно так, – медленно произнес Иван. – Но Петр Алексеевич ему не спустит то, что войска бросил.
– Он ему и штурма не простит, – усмехнулся Григорий. – Я ведь с ним несколько раз перед походом разговаривал. О том речь и вели. Знал он, что Василий Васильевич не усидит, с ума пятить начнет. Оттого и давал мне советы дельные по осаде. Да просил держаться осадой до начала осени, когда он обоз новый пришлет, чтобы если и не летом, так зимой Азов взять. Измором.
– И ты о том Василию не говорил?
– Зачем? Он ведь меня и отправил на штурм, подозревая, что я слишком уж часто с Петром Алексеевичем беседы держал. А он с ним на ножах. Хочет Софью царицей видеть. А сам при ней.
– Да… дурачок.
– Я и говорю. Петр Алексеевич ведь ему дал попытку спасти свою шкуру. Сделал бы дело толком – никто против ничего не сказал. Погоревал о Софье и дальше жить стал. А так… все, почитай, больше мы его и не увидим. Что он сможет сделать с полком рейтар, даже если они решатся против законного царя идти? Так. Баловство одно.
– А мы чего будем делать?
– Как чего? Готовиться к долгой осаде, – пожал плечами Григорий. – У меня… как их… инструкции от Петра Алексеевича на этот счет есть. Письменные. Вот делом и займемся. Батареи ставить нужно: напротив крепости и ниже по течению на излучине. Да лагерь укрепленный возводить, дабы татары не беспокоили…
Через две недели. Воронеж
Василий влетел в город на взмыленном коне, который держался из последних сил.
Скорее. Скорее.
Вон этот проклятый форт…
– Поручик! Поручик! – зычно крикнул Голицын прямо от ворот форта, подзывая дежурного офицера.
– Василий Васильевич, – мягко и вкрадчиво произнес знакомый голос. Князь резко обернулся и увидел Аникиту Ивановича Репнина. – Азов взяли и лично решили Петра Алексеевича порадовать?
– Репнин… – потерянно выдохнул Голицын. – Что ты здесь делаешь?
– Тебя жду.
– Меня?! Что с Софьей?
– Судили ее. Бояре. Приговорили к смерти за попытку убийства родного брата. Против нее иезуиты показания дали. Письма показали.
– Казнили уже?
– Зачем? – улыбнулся Аникита Иванович. – Петр Алексеевич ее помиловал. Отменил приговоренное боярами усечение головы постригом в монашки. Она уже отбыла в тихий уголок за Северной Двиной.
– Как вообще это произошло?
– Как? – усмехнулся Репнин. – Дура она, потому и произошло. И не смотри на меня так. Петр Алексеевич как женился, так и решил все честь по чести сделать. Собрал Боярскую Думу, брата своего, Ивана Алексеевича, да ее, дабы Софья смогла спокойно и с почетом сдать дела, завершив свое регентство. А она, дура, бежать решила. Зачем? Куда? А… – махнул он рукой.