– Эт, братцы, интересный постулат, – заметил Гришуня из-за уставленного закусками и выпивкой стола. – Ох и садист же этот Михася.
– Не-а… – резонно заметил Петро, – був бы он садистом, он бы ее не грёб, а просто морду набил бы и всё!..
Голые ребята, сидевшие в комнате, загоготали, любуясь зрелищем полового акта. Взгляд девочки от них безучастно перешел на стул, на котором висела ее школьная форма с помятым черным фартуком, неказистый портфельчик и стоптанные туфли… и застонала громче и уже непрерывно под учащающимися ударами Михаськиного тела.
– Эх, камеру бы сюда, – мечтательно вздохнул Володя, – да на видачок бы ее…
– А ну-ка на двоих давай попробуем! – вдруг загорелся Петро.
– Я кончу, потом пробуйте! – отрезал Михась. – Хоть на пятерых!
Этот голос и все прочие голоса и звуки, и белые обнаженные фигуры в полумраке, их взгляды, слова и поступки, все эти воспоминания мигом промелькнули в памяти Мышки, когда она, отступая к деревьям и прикрываясь руками, крикнула:
– А где была в тот день твоя невеста?.. А твоей родной жены тебе было мало, да? Вы же сами… Сами!.. Гады! Сволочи!.. – она не умела извиняться, и даже провинившись, предпочитала отмалчиваться, но сейчас она не чувствовала себя виноватой, во всяком случае, не больше, чём эти взрослые парни, почти дяденьки, которые сейчас, обманом выманив ее из убежища, предъявили теперь ей свой счет. Она метнулась в сторону, но Петро подставил ей подножку, и она упала навзничь. И тогда ее принялись избивать.
Были расчетливо и умело, пинали ногами в живот, в спину, садили каблуками по ребрам и почкам. Михаська, тот даже бил с оттяжкой, так что Петро был вынужден предупредить:
– Но-но, братва, полегче! Мне мокруха не светит…
Трудно сказать, чем бы все это закончилось, если б со стороны шоссе не затрещали ветки и из-за деревьев не показался Владик. За ним торопился капитан Кузьменко.
– Брат!? – отчаянно выкрикнул Владик, с ненавистью разглядывая разгоряченные лица парней. – Кто из вас ее брат? Изверги, нелюди! – он опустил глаза на распростертое тело девочки.
Кузьменко непроизвольно потянулся к кобуре с пистолетом.
Парни, не сговариваясь, бросились в рассыпную. И лишь тогда по телу девочки пробежала дрожь, она застонала.
Сознание медленно возвращалось к ней. Ярко-красная пелена, залившая мозг, мысли и чувства в момент первого удара и грозившая перейти в глубокую, безвозвратную тьму, постепенно рассеивалась, уступая место молочно-белому тягучему туману, в котором смутно колыхались какие-то дымчатые фигуры, слышалось позвякивание металла о стекло, доносился резкий запах лекарств, хрустели невероятно чистые бинты. Затем все ушли, оставили ее одну. Было невыносимо тяжко раскрыть веки, пошевелить хотя бы пальцем, но обостренный слух уловил разговор в соседнем помещении, тем более, что велся он на повышенных тонах.