Владимир подошел к постели двоюродного брата, встал на колени, поцеловал руку.
– Присягай Дмитрию, – тихо сказал Иоанн.
Владимир сглотнул комок в горле. Все ждали. Даже священники, читавшие за здравие, перешли на едва слышный шепоток.
– Слышишь меня? – с угрозой спросил царь.
– Слышу, государь, – ответил Владимир. – Я тебе верен и буду верен до самого конца…
Иоанн поймал его неспокойный взгляд. Злость и великий гнев уже закипали в государе, но слабость была сильнее, и она одолела гнев.
– Смотри на меня, Владимир, – проговорил царь. – В глаза мне смотри. Дмитрий – сын мой, и ты должен целовать ему крест, иначе буду думать… – Тело царя дрогнуло точно в предсмертной судороге, черты лица исказились от боли. – Иначе буду думать, что ты… – Судорога повторилась. («Неужто кончается?! – пронеслось в голове у Владимира. – Неужто все?!.») – Что ты… изменник!..
Шея царя выгнулась, он замер. Священники перестали читать. Бояре бросились к постели. Владимир же, побледнев, напротив, отпрянул от ложа. Кто-то оповестил в тишине: «Без чувств царь наш батюшка, сил лишился, разговоры его утомили». Выходя из опочивальни, Владимир вновь столкнулся взглядом с Анастасией – теперь она смотрела на него, как на свершившегося лютого врага. Их разговор слышали, ни слова от свидетелей не утаилось!
Владимир, скинув кафтан, мерил шагами отведенные ему покои и размышлял. «Беда, беда», – повторял про себя одно слово. Он-то уж было решил, что отошел брат, отдал Господу душу. Теперь же Иоанн может распорядиться схватить его, пытать, убить. «Иначе буду думать, что ты – изменник!» – билось в голове.
А вскоре порог его хором кремлевских переступили два наставника государя из Ближней думы: князь Михаил Иванович Воротынский и дьяк Иван Михайлович Висковатый, больше на монаха похожий, чем на человека светского – даром что муж государственный.
Они поклонились ему: Воротынский лишь кивнул коротко, а Висковатый – низко, приложив правую руку к сердцу.
– Знаем уже, как обстояло у царя, – сказал дьяк Висковатый. – Недоброе дело ты затеял, князь.
– А ты не указ мне! – огрызнулся Старицкий.
– Я-то не указ – царь тебе указ, – ответил тот.
– И царь наш жив пока, – напомнил Михаил Воротынский. – Присягни Дмитрию, как он велит.
Владимир Старицкий свирепел на глазах, сжимая кулаки добела:
– Ты бы со мной не бранился, князь, не указывал мне и против меня не шел!
– Что ж ты творишь-то, Владимир? – тихо спросил Воротынский. – Ты ж несогласием своим бояр к бунту подбиваешь. Смуту сеешь!
– Да неужто ты хочешь Захарьиным кланяться? – лицо Старицкого пылало гневом. Он ткнул пальцем с дорогим перстнем в князя: – Не верю тебе!