«Да, пора кончать эту канитель, – думает Анри, тупо уставясь в потолок. – И сегодня же! Сколько можно тянуть? Прав Жучок: какой толк из того, что я живу? Кому она нужна, моя жизнь? Всё! Хватит! Никаких больше проволочек».
Думает Анри спокойно. Даже очень спокойно. Без страха и уж, конечно, без сожаления. Да и о чём, собственно, сожалеть? Об этой вонючей конуре, из которой его в любую минуту могут выкинуть? Или о мусорных ямах и баках, в которых он вынужден каждый день рыться?
Мысль покончить с собой пришла к Анри не вчера и не вдруг. Она преследует его с того дня, как он вышел из больницы и ему негде было переночевать. Но, как это часто бывает с людьми слабовольными, он изо дня в день под разными предлогами откладывал исполнение вынесенного себе приговора.
Теперь, когда всё обдумано и решено, Анри неторопливо поднимается со своего ложа – вороха грязного тряпья, сваленного в углу на разостланные на цементном полу листы упаковочного картона. Не одеваясь, поскольку вся одежда всегда на нём, Анри приникает к оконцу. Но, как всегда, кроме высокой бетонной стены, ничего в нём не видит. Отступив от оконца, безразличным взглядом окидывает своё жилище. Взгляд не останавливается ни на вчерашних объедках на покосившемся и изрезанном ножом табурете, который заменяет Анри стол, ни на посылочном ящике, служащем ему стулом, ни на собранной по мусорным бакам и сваленной у двери макулатуре, ни на оконце, из которого никогда ничего не видно. И лишь на миг задерживается на приколотой к закопченной стене репродукции какой-то картины – единственном украшении этого убогого жилища. На первом плане картины по спокойному голубому морю плывет под всеми парусами шхуна. Она направляется к виднеющемуся поодаль берегу, на котором белеет в розовой утренней дымке красивый город, живописно раскинувшийся на холмистой местности среди пышной зелени.
Когда Анри напивался, то, сидя в одиночестве, подолгу смотрел на картину, рисуя в воображении светлую и счастливую страну, в которой никто не знает горя и слёз, в которой живут только хорошие люди. Со многими из них Анри успел познакомиться и даже подружиться и часто заводил с ними длинные разговоры о житье-бытье.
Но сегодня картина оставляет Анри равнодушным. Она не вызывает в нём ни привычных видений, ни тем более приподнятого настроения. «Не было, нет и не будет никаких счастливых стран! Всё это пьяные бредни!» – сердится Анри и, сорвав со стены репродукцию, комкает её и бросает под ноги.
Анри не всегда был бездомным и пьяницей. Когда-то у него была квартира, семья, работа и приличный заработок. И называли его не панибратски Анри, а месье Рубо. Невзгоды одна за другой обрушились на сорокапятилетнего Анри после того, как в Баккардии совершился военный переворот и начали происходить не совсем понятные ему перемены. Началось с того, что его обобрало его же родное государство. Оно отняло у Анри девять тысяч долларов – его сбережения в банке, которые он долгие годы копил на старость. Затем принадлежавшую государству мебельную фабрику, на которой Анри проработал полтора десятка лет, поспешно сделали банкротом и так же поспешно кому-то продали и закрыли. Анри остался без работы и, естественно, без заработка. Вслед за этим начались скандалы с женой, требовавшей денег. После одного из таких скандалов жена ушла от него. Незадолго до этого единственный сын Анри, Жан, работавший по найму в Австралии, написал, что домой возвращаться не намерен и остаётся там навсегда.