— Это… это… А, может, подождать? Может, обойдётся? — клипал глазами Семён.
— Не обойдётся. Я видел списки. Там значишься и ты.
Семён вмиг погрустнел и осунулся.
— Ну! — дёрнул за нос паренька Погорелов. — Знаешь поговорку: «Всё что не делается…»
— Знаю, — вздохнул Прутик. — Просто… просто…
— Всё наладится. Я точно в том уверен.
— А вы куда?
— На Святую Землю. Нашёл там, у Храма Тенсеса, себе местечко. Коли что, может, и тебя туда вызову. Ещё, братец, увидимся! Ты верь в лучшее.
Погорелов вытянул несколько серебряных монет и протянул их своему ученику.
— Это тебе, — твёрдо сказал он, всовывая деньги в маленькую дохлую ладошку Прутика. — И не спорь, и не возражай.
На глазах Семёна выступили слезинки. В этот самый миг ему казалось, что рушится весь мир. Таких «страшных событий» он даже себе вообразить не мог.
Подавленный, сильно огорчённый парнишка вышел в коридор и медленно поплёлся куда глаза глядят.
— О, Сарн! Да за что же ты меня так? — от горечи Прутик был готов завыть. — Это не справедливо!
И словно в насмешку из памяти всплыли слова из святых писаний: «Пути богов выше путей людских, и мысли их выше мыслей тварных…»
Взглянув на монеты в своём кулаке, он тихо шмыгнул носом, и потопал дальше.
На занятиях Семён сегодня так и не появился. Всё отсиживался в сарае Овсова. С наступлением ночи на душе мальчишки стало ещё тоскливее. Сон как назло не шёл. Мысли будто заведённые крутились лишь вокруг слов Погорелова об исключении.
А ещё подумалось о родителях, о родной деревушке, самой красивой, самой весёлой в округе.
Сердце больно защемило и на глаза сами собой выступили слёзы.
«Вот ты, Семён, хотел же вернуться домой? — злорадствовала вредная частичка сознания Прутика. — Скоро и вернёшься… Потешишь своих родных».
Стало вновь обидно от подобного замечания… Всё от бессилия… несправедливости… Ведь сколько сил отдали отец и мать, чтобы отправить своего сына на обучение, да и не куда-нибудь в мастерскую, а в Лигийский университет. А он, такой-сякой, не оправдал…
К горлу подступил ком. Семён тяжело засопел и крепко стиснул зубы. Он чувствовал собственную слабость. Но главное, что ничего… абсолютно ничего не мог поделать. Тут вот такого человека, как Погорелов, выгнали, что уж говорить о каком-то засранце из Заячьего!
С этими недобрыми мыслями пришёл и сон. А утром, спустившись вниз, Прутик неторопливо натянул нехитрую обувку, и, не смотря на урчащий от голода живот, направился в университет. В его душе ещё теплилась надежда, что всё обойдётся…
То, что сегодня произойдёт нечто важное, стало ясно, едва Семён вышел к зданию Клементиниума. Кругом стояло множество разновозрастных учеников, которые что-то живо обсуждали. Из обрывков фраз стало ясно, что все ожидают всеобщее собрание.