Вечером прибыл Пётр. Выехал из туннеля на дрезине грузовой, сошел на платформу и – сразу к шатру. «Отдавай-ка детей моих! – говорит. – Сама же убирайся прочь, надоело произвол терпеть да под дудку бабскую пританцовывать!» Онемело Зло, не поверило. А когда увидело, что разбирают палатку, пожитки в дрезину укладывают, белугой завыло. «На кого ты меня и за что ты меня? Неужели не стыдно так с женщиной? Как я в суд пойду, в Орден напишу: отобью родимых малюточек, а тебя, подлеца неуемного, в Берилаг сошлют да там выдерут!»
Не испугался Пётр, отодвинул Зло сильной рукой да детишек своих в Полис вывез. Там они и остались жить. И никакие кляузы Зла к начальству действия не возымели…
Внезапно вспыхнувшие лампы заставили всех зажмуриться. Мастерская довольно задвигалась, загудела – не зря ждали, значит. С прищуром на один глаз или вовсе загородившись ладонью, работяги возвращались к прерванным темнотой делам.
– А где рассказчик-то?! – бригадир уставился на опустевший верстак прямо перед собой. – Эй, кто здесь только что стоял?
Люди расходились по своим местам, едва обращая на него внимание.
– Кто, спрашиваю, на стол забирался?!
– Митрич, какая разница. Свет дали, работа…
Бригадир, расталкивая оружейников, начал продираться в глубь мастерских.
– Что это он? – в дверном проеме показалось раскрасневшееся лицо запыхавшегося посыльного. Работяга ответил, пожав плечами:
– Мужика ищет какого-то… сказку тут один рассказывал.
Вестовой приподнялся, высматривая растворившегося в толпе бригадира.
– Про что сказка-то?
Оружейник задумался, поскреб подбородок и, расплывшись в щербатой ухмылке, ответил:
– Про любоф-ф-ф…
Андрей Гребенщиков, Ольга Швецова
Спаси и сохрани
Застывшие клубы серого тумана, мертвое движение, прервавшееся без всякой причины. Рухнувшие с небес облака – сумрачные, почти грозовые – разбились о твердь уральских гор, распластались по ним, заполнив видимое и невидимое пространство. Ощущение нарождающегося, готового соваться с уст крика – тишина, абсолютная, непререкаемая, звенит, терзая барабанные перепонки, но никак не наполнится звуком. Тишина ждет, тишина мечтает исторгнуть из себя мучительную, неслышимую вибрацию, обратить ее в высказанное слово, в стон, в излитую, обретшую форму боль.
Но здесь ничего не рождается и ничего не умирает. Пустыня, вакуум для жизни, для слов и света. Кладбищенский покой, укутанный в серый саван.
Пояс Щорса – аномалия на теле погребенного под радиоактивной пылью Екатеринбурга, последний приют для тех, кто приговорен лучевой болезнью. Пояс Щорса – царство тишины, тумана и забвения. Сюда нет дороги кровожадной старухе с косой, ей не попасть в запретные пределы, не собрать урожай из человеческих жизней, обреченных на тлен. Пояс Щорса – грань между «быть» и «исчезнуть», таймер, замерший в миг, когда время истончается до нуля.