Эджин снова поднял рюмку:
— За удачу!
— Все за удачу да за удачу. Так можно и пропить ее, — смеясь, сказала Татьяна и отодвинула свою рюмку на середину стола.
Она берегла себя к завтрашнему дню, к защите. А Наташа выпила, и глаза ее влажно заблестели. Губы сложились в бездумную легкую улыбку. Она придвинулась ко мне и игриво спросила:
— Виктор, когда же вы, наконец, напишете обо мне статью?
— Долго не напишу, Наташенька. Вы сделали роковую ошибку: сели со мной за один стол. Теперь напиши о вас что-нибудь хорошее, скажут: приятельские отношения, коньяк вместе пьют. Хотя бы вот он скажет, — кивнул я на Эджина, вышедшего из-за стола и настраивающего на подоконнике проигрыватель.
— И ты думаешь, он шутит, — усмехнулась Татьяна, раскуривая новую сигарету. — Как бы не так! У него психология такая. Психология человека в широких штанах.
Наташа проворно нагнулась и заглянула под стол.
— Нормальные брюки. Не шире, чем у Эджина, — распрямившись, заступилась она за мои брюки.
— Брюки обузить можно, а вот мозги перекроить труднее. Прославься мать родная, он и строчки о ней не напишет. А сделай она что-нибудь плохое — фельетон сочинит. Всегда пожалуйста.
— Видите, какой я, — сказал я Наташе.
— Не верю, не верю, — замотала она головой. — Татьяна сердится, что вы на банкете не будете.
— Сердится, — согласился я.
Татьяна презрительно покосилась в мою сторону.
На подоконнике забил барабанно твист.
Я наполнил рюмку, одним духом выпил и взглянул на часы — на самолет еще рано. Однако я решил выходить: теперь, после коньяка, гостей все равно не переждать. Попрошу Татьяну проводить до крыльца и там с ней поговорю. Скажет: оставайся — никуда не поеду.
Я поднялся и прошел в ванную, где у меня лежал приготовленный в дорогу рюкзак; в него перекочевало из карманов плаща командировочное снаряжение: мыло, полотенце, зубная щетка, паста, бритвенный прибор.
Проверив в рюкзаке, все ли на месте, я посмотрел на себя в висевшее над раковиной зеркало. Перевернуло! Глаза запали, блестят затравленно. Лицо осунулось, потемнело, без того большой нос словно бы еще вытянулся. Что она нашла во мне пять лет назад? Ни одной утонченной черточки. Грузчик! Тяжелые, кирпичами, плечи — грузчичьи. Руки — грузчичьи. Широкая спина — только мешки таскать. Ах, и надо было идти в грузчики. Тогда бы не позарилась на меня такая. Да и жизнь была бы проще. Я вспомнил своего отца. Придет с работы сморенный, черный от угольной пыли — только шея из-под воротника белеет; а у мамы уже наготове котлы с горячей водой; разболокется до пояса, склонится над рукомойником и целый час отфыркивается в усы, сопит, крякает, и столько в этом сопении и кряканье сквозило удовольствия и неизвестно откуда родившейся вновь радостной телесной силы, что меня всякий раз разбирали завидки… Я и сейчас поймал себя на том, что завидую его простой жизни.