— А пошла ты к черту! — крикнул я, вернулся в ванную и закинул на плечо рюкзак.
Потом мы стояли у порога: я — на площадке, а Татьяна — в прихожей, чужая, с сомкнутыми губами. Я смотрел в ее серые, словно гранит, глаза и понимал: не надо ни о чем просить, ни о чем говорить, все слова будут осмеяны, отвергнуты, унижены.
— Когда вернешься? — сухо спросила Татьяна.
— Не раньше субботы.
— Только не раньше. Смотри не подведи. Я к этому времени переберусь.
И мы замолчали. Через минуту Татьяна нетерпеливо спросила:
— И долго здесь стоять будем?
— Пока не надоест.
— Мне уже надоело!
И передо мной встала дверь, в метре над полом исчерканная Маринкой разноцветными карандашами.
Я вышел из подъезда. Земля после утреннего дождя была влажной. Тощий рюкзак хлопал по спине. Времени у меня хватало, и я пошел в аэропорт пешком. Очень сильно, как всегда после дождя, палило солнце. Меня же трясло от холода. Холод поднимался откуда-то из желудка и растекался по всему телу. Отвратительная дрожь сотрясала и грудь и руки, и я никак не мог унять ее. Так, наверно, случается с самолетом: сломается в его сложном организме один из многих тысяч винтиков, и самолету трястись в дикой тряске, пока не разобьется о землю. Неужели и я разобьюсь?
По временам я забывал, куда иду, зачем. Потом приходил в себя, оглядывался — шел я правильно, в аэропорт. В голове барабанно гремел твист. На выходе из города он внезапно оборвался, и до меня донеслась озлобленная ругань.
Я обернулся. В двух метрах, поперек влажной дороги, упершись носом в кювет, стоял пятитонный самосвал: стертые шины дымились паром; из окна кабины высунулся шофер и бешено орал:
— Жить надоело! Такую-растакую!.. Ослеп?
Машина, по-видимому, чуть не сбила меня. Спасло то, что ее развернуло на скользкой дороге. Догадка эта нисколько меня не испугала.
Впереди белел оцинкованный шпиль аэропорта. По ту и другую сторону дороги простирался пустырь, заваленный строительным мусором. На пустыре с кучи на кучу прыгали растрепанные после дождя вороны. Я присмотрелся к ним, и меня кольнуло сочувствие к бездомным птицам. Я сам чем-то походил на ворон и, пожалев их, словно бы пожалел самого себя.
Перед входом в аэропорт на меня наскочил Куб и сразу же принялся отчитывать:
— Пижон! Где пропадал? И почему не зашел? Договаривались ведь! Давай билет, регистрация началась.
Рядом с озабоченным Кубом, одетым по случаю командировки в потрескавшееся кожаное пальто, сапоги и старенькую измятую шляпу, мне было уже не так одиноко и бездомно, как несколько минут назад на дороге.