Над городом прошумел теплый весенний дождь. В горах — дальние их очертания видны с Триестского шоссе — олени, туры и серны потянулись на альпийские луга. Пастухи начали перегонять отары овец на летние горные пастбища. Следом за ними откочевали и волки. Набухшие почки каштанов на Ринге готовы были лопнуть.
День угасал. Предвечерние тени пали на двор дома по Грюнанкергассе, 2. Птицы торопливо и радостно щебетали на крышах. Близился май, веселый месяц.
За столом у подвала, дверь которого была открыта, Хоуелл и Лаубе пили вино. Из подвала несло прохладой, и слышно было, как глухой хаусмейстер Иоганн громко бормотал, очевидно разговаривая с бочками. Хоуелл вынул из кармана газету:
— Читайте, Лаубе! Статья «Кто мешает возрождению Австрии».
— Я не читаю коммунистических газет, — буркнул Лаубе, взглянув на газетный заголовок.
— Нет, читайте! — настойчиво сказал Хоуелл. — Читайте, если хотите с ними бороться. Как они нападают на «Фольксблатт», поместившую статью Гольда! Той цели, которую мы ставили, статья, конечно, не достигнет. Они через несколько дней закончат этот проклятый мост. Ваши соотечественники помогают им.
— Кто это?
— Пролетарии Вены. Они изготовляют для русских перила и фонари.
— Мои соотечественники, Хоуелл, — это те, кто в двадцать седьмом году и тридцать четвертом расстреливали коммунистов. Я презираю их за то бессилие, которое они проявили. Им не удалось уничтожить красных. А теперь моим соотечественником являетесь вы, Хоуелл. Вы можете расправиться с ними более совершенным оружием.
— Поэтому, Лаубе, мы и должны интересоваться, что говорят о нас наши враги. Слушайте: «Есть господа, которым невыгодно восстановление нашего города. Они хотят спекулировать на развалинах». А вот и характеристика Гольда, уничтожающая, с их точки зрения. На счету у Гольда, оказывается, немало выданных гестапо коммунистов и социалистов. Но теперь им его не достать. Я ему выдал пропуск в Зальцбург. Он мне еще пригодится.
— Это ничтожество?
— Да, да… Он, правда, непригоден для дел, связанных с кровью, но разведчик и провокатор из него выйдет неплохой. В Зальцбурге его воспитанием займется мой шеф. Мы, Лаубе, обмениваемся нужными людьми. Я послал шефу Гольда, шеф прислал ко мне сегодня интереснейшего типа. Его зовут… ну, да это неважно… Здоровяк, ручища как у гориллы. Отрекомендовался парикмахером из лагеря Дахау. Вовремя сбежал от расплаты. «Тебе, мальчик, говорю, орудовать молотом, а не бритвой». Он улыбается: «Я работал и молотом». — «Но ведь ты же парикмахер?» — «Да, но моя цирюльня была особого рода. В лагере ее в шутку называли «преддверие рая». Ко мне присылали только тех, кого нужно было ликвидировать. Я снимал с заключенного волосы, а когда он собирался уходить, думая, что все окончено, бил по голове деревянным молотом. Одного удара хватало». Я отправил эту обезьяну с бритвой к Августу.