Вспышка, разрыв, вот ты где. Восемь снарядов, целых восемь, послал по цели и быстро сматываюсь в укрытие. Если я не убил, то он убьет, как пить дать, какой же артиллерист с пристрелянного места не поразит такую махину, как наша установка, да на близком расстоянии. Вокруг дота пыль, дым, взрывы, попали! Пехота пошла, побежала вперед, «ура, ура!». Хоть кричи от радости за спасенных людей, гордость от мысли, что ты исполнил воинский долг, – благородное чувство.
Снарядов осталось лишь на неприкосновенный запас, на случай вражеской контратаки, в первую очередь для отражения танкового удара. Мы использовали почти весь боезапас, 60 выстрелов. Доложил на командный пункт, оттуда приказано уйти в укрытие, быть в готовности к отражению возможного наступления немцев. С подходом машин с боеприпасами вызовут на заправку. Через некоторое время слева, через дворы и виноградники, наблюдаем, как, рассредоточиваясь, идет на передний край первая батарея САУ под командованием лейтенанта Огурцова. Самоходки спешат на правый фланг, там ожидается контратака немцев, а мы до конца дня прокантовались в резерве командира полка. Заправились, пополдневали, да как!
– Вот это кок! Одного птичьего молока не прислал. Наготовил, как на Маланьину свадьбу, – восхищается обедом Святкин.
– Дывись, две нормы с гаком налыв, – перемешивая украинский язык с русским, вторит Хижняк.
Было чему удивляться, мы такого обеда не только за войну, в мирное время не имели. Борщ с мясом, свежей капустой, каша гречневая с маслом, не перловая, будь она неладна, курица жареная, главное, хлеб, пышный белый кубанский хлеб, не сухари, а каравай деревенской печной выпечки. Да две порции с гаком наркомовского пайка – водки.
– Какой виноград! Вы, северяне-клюквенники, вовек не видали и не пробовали, – поддевая нас за неосведомленность, шутит Алексей, – вот сорт Абрау-Дюрсо, ишо «дамские пальчики», Вася, это тебе, – подает крупные гроздья с продолговатыми, светлыми, сочными ягодами.
Осязание этой прелести вызвало воспоминания, они стоном отдаются в душе. Тоска по настоящим женским пальчикам, по женской ласке вызовет дрожь в пальцах рук, в сердце. Тут Святкин некстати затянул песню: «То не ветер в поле воет, не дубравушка шумит. То мое сердечко стонет, как осенний лист дрожит». А моя душа пела другую, нашу, казацкую: «Напрасно ты, казак, стремишься, напрасно мучаешь коня. Тебе казачка изменила, другому счастье отдала». Эту песню часто пели мои старшие братья Ефим, Георгий, Иван, Николай, Ваняшка вместе с хуторянами-казаками. Потом и я вошел в хор.