– Что там? – спросила меня жена.
– Там какая-то невообразимая толпа. Мне кажется, нужно подождать полчаса, и она рассосется.
Тут я ошибся. Когда мы подхватили-таки свои пожитки и пристроились в хвост очереди, она не стала короче, но зато стала намного толще. Появляющиеся на вокзале новички тут же находили знакомых в этой очереди, радостно вскрикивали и мгновенно пристраивались к ним. Я ненавижу этот принцип студенческой столовки, но тут уж делать было нечего. Когда минут через сорок мы подошли к столику, за нами едва ли набралось полтора десятка человек.
– Golovanov! Petrova! – воскликнула девушка, проверявшая паспорта и сверявшая списки. В голосе ее звучало явное облегчение. Кажется, наше появление здесь входило в какой-то более обширный план, в который наше отсутствие внесло бы сбой. Она протянула нам пачку бумаг, необходимых, чтобы сориентироваться в Сен-Мало, и указала рукой на поезд. До отправления оставалось пять минут. Мы пошли вдоль вагонов. Свободных мест уже не осталось. По счастью, проходя мимо предпоследнего вагона, я заметил в тамбуре два незанятых откидных сиденья. Тамбур во французских поездах – это гораздо более человечное место, чем тамбур электрички или поезда дальнего следования. Здесь никто не курит – потому что курение по всей Европе повсеместно запрещено, тамбур есть в некотором смысле просто часть вагона, в которой расположены полки для багажа и туалеты. Не самое, согласен, отличное место для человека, собирающегося проехать триста километров.
– Ничего, – сказал я. – Сядем здесь. Моя вина. Но не стоять же нам все-таки…
Поезд тронулся. Довольно быстро промелькнули предместья Парижа, и началась la campagne, то есть загород, деревня. Тут и там по обе стороны дороги видны были аккуратно возделанные поля, на которых вовсю цвело что-то желтое – видимо, какая-то масличная культура. В промежутках между желтыми полями по зелени пастбищ ходили тучные кровы и крутобокие овцы. Я вспомнил, как года два назад мы с другом проехали на машине чуть не всю Новгородскую область и только в одном месте увидели количество коров, достаточное для того, чтобы назвать его стадом.
Воспоминание пробудило во мне злость. С ней пришлось повозиться, чтобы убрать, как непродуктивное чувство. Французы не виноваты в том, что в новгородской земле больше не пашут поля и не водят коров. В этом виноваты наши государственные умники. И думать об этом во Франции глупо.
Чтобы аккуратно сбросить пары, я развернул брошюру с планом мероприятий фестиваля «Удивительные путешественники». В ней, кстати, подробно был расписан состав участников. И, соответственно, тех, кто составил нам компанию в поезде. Итак, писатели – 200 человек. Пятьдесят кинорежиссеров. Тридцать звезд телеканала SCAM. Плюс критики, журналисты, телевизионщики, представители издательств и весь обслуживающий персонал фестиваля. Плюс неучтенные, но вездесущие тусовщики. В общем, неудивительно, что нам не хватило места в вагоне. Я еще раз перелистнул брошюру. Идейными вдохновителями фестиваля должны были, видимо, стать писатели-битники. Музыкальным символом – Боб Дилан. Брошюра открывалась презентацией новой книги итальянского журналиста Фабрицио Гатти «В шкуре изгоя». Она – о беженцах из Африки. О тех, кто на убитых грузовиках, нагруженных так, что не видно, собственно, машины, ничего, кроме нижней половины зарывающихся в раскаленный песок колес, с подвязанными к основной массе груза коробками, тюками, велосипедами и ритуальными барабанами, сидя на кучах этого груза, как неподвижные птицы, пускаются в путь через Сахару, чтобы через Ливию или Тунис – все равно как – достигнуть порта, где современный контрабандист в пустом трюме переправит их в Европу, в магическую, вожделенную, волшебную Европу… Я поразглядывал фотографии – надо сказать, отличные – и отметил про себя, что никогда не влезал так плотно в чужую шкуру, как итальянский журналист Фабрицио Гатти.