К развалинам Чевенгура (Голованов) - страница 55
Опять-таки сошлюсь на А.В. Михайлова: поразительно, что беспрецедентный по последствиям – прежде всего для Европы – переворот в культуре Греции связан с людьми одного-двух, от силы трех поколений. Геродот12 – отец истории и географии – не был афинянином и для афинян был метэком, чужестранцем. Однако он подолгу бывал в Афинах, дружил с Периклом13 – политиком, с которым связывают время наивысшего возвышения Афин и, следовательно, понятие о демократии, и с Софоклом14 – наиболее, пожалуй, знаменитым из первых греческих трагиков, ставшим классиком уже в античности… А вот время Сократа – первого из собственно европейских философов (470—399 гг. до н.э) – уже выламывается за пределы афинского «пятидесятилетия». Он был участником междоусобных войн, храбрым афинским солдатом, но гражданская война подтачивала не только экономику Греции, но и ее дух. И сам приговор Сократа ареопагом к смерти за «растление юношества» философией и поклонение «новым божествам»15 носил характер той нравственной неправды, которая присуща только демократиям, потерявшим свой ясный нравственный ориентир.
Пораженный гибелью учителя и тем, что в Афинах никто не вступился за него16, Платон, его ученик (427—347 гг. до н.э.), пытался продолжить его дело, стремясь в садах Академии, где он философствовал с учениками, самостоятельно придумать идеальную форму общественного устройства, в которой бы не было места несправедливости. Затем он сложил «Законы»: так впервые получила философское обоснование форма тоталитарного государства.
Учеником Платона был Аристотель (384—322 гг. до н. э.). После смерти учителя он оставил Афины по политическим соображениям. Некоторое время странствовал, пока не оказался в Пелле учителем десятилетнего Александра, сына Филиппа II, царя Македонии. Афины долго еще оставались центром греческой жизни и учености, но солнце их медленно клонилось к закату.
Столь часто идеализируемая нами форма греческого полиса, города-государства, оказалась главной причиной того, что после победы над персами Греция, после короткого порыва к единению, оказалась разделена еще более непримиримо. Греция, конечно, всегда была разделена, прежде всего торговыми интересами. И «межевые войны» между полисами никогда не прекращались. Но Пелопонесская война между сторонниками Афин и сторонниками Спарты была войной изнурительной и жестокой, да и продолжалась она двадцать семь лет (431—404 гг. до н.э.), которые превратили Грецию из цветущей страны в край безвозвратно запустелый и не ведающий правды. Никакая окончательная победа над персами не могла быть одержана греками уже потому, что то одно, то другое воюющее государство именно к Персии бросалось за поддержкой и за наемниками. О, греческое коварство! О, предательство! Не было подлости, которая не была бы совершена. Не было слова, которое не было бы нарушено. Не было земли, в которой царил бы покой. Никогда еще Эллада не знала стольких бедствий, изгнаний и убийств, писал греческий историк Фукидид. Борьба «аристократов» и «демократов», интриги, заговоры, клеветы, персидское золото! Старели, становясь неплодными, виноградники, запустевали оливковые рощи, перекупались за бесценок земли. Греки торговали греками не только на внутреннем рынке, но и продавали их персам. В Персии теперь были целые поселения, заселенные греками. Коррупция и измена привольно себя чувствовали за крепостными стенами Афин. Примеры героев никого не убеждали. Ничтожные амбиции и ничтожные выгоды разделяли греческие провинции хуже буйного помешательства. Может быть, внешнее давление было слишком слабо? Может быть, раньше других проснувшись на заре античного мира, греки не почувствовали еще (как это почувствовали потом римляне) страшную силу варварских племен, которая сдавливала их границы? Да, пожалуй, грекам неизвестен этот страх перед варварами…