— Да.
— А Медуза?
— Перетопчется.
— А уголовный кодекс?
— Жизнь — штука сложная и многогранная. Ее всю целиком в уголовный кодекс не втиснешь. А судьбу всем этим девчонке сломать можно — и очень даже запросто.
— Философствуешь? — спросил Батя. — А отвечать, конечно, мне…
— Отобьемся, — сказал я. — Впервой, что ли?
— А если с девчонкой что-нибудь случилось? — спросил Батя.
— Не думаю, — сказал я. — Даже уверен: ничего с ней не случилось. То есть, конечно же, случилось, но — жива она и здорова. И не позднее, чем завтра я предоставлю тебе о том доказательства.
— Охо-хо, — сказал Батя. — Ладно. Заканчивай там — и ко мне на доклад. Со всеми, так сказать, частностями и нюансами.
— Я тебя отпускаю, — сказал я Андрею. — Дело мы постараемся прекратить.
— Я это уже понял, — дрогнувшим голосом сказал Андрей. — Спасибо вам.
— Пошел ты со своими благодарностями, сам знаешь, куда… Я тебя отпускаю не ради тебя самого, а ради нее. Ради Риты.
— Я понимаю…
— Ну-ну, — сказал я. — Я хочу тебя спросить… Я хочу спросить — как у вас будет дальше… ну, между тобой и Ритой?
— Я обязательно должен отвечать на этот вопрос?
— Нет, — сказал я.
— Тогда — я не стану на него отвечать, — сказал Андрей.
— Ну, а встретиться-то с ней ты намерен?
— Я не знаю, где она, — сказал Андрей, и добавил. — Правда же, не знаю…
— Я думаю, — сказал я, — что она отыщет тебя сама. Как только ты отсюда выйдешь, так сразу же и отыщет.
— Если бы, — ответил Андрей.
— Что ж… Распишись вот здесь. И здесь тоже… Командир! — кликнул я надзирателя. — Я его отпускаю. С разрешения Бати.
— Понятное дело, — равнодушно сказал надзиратель, и обратился к Андрею. — Пойдем, горемычный, в камеру за твоими вещичками. И — на свободу с чистой совестью.
— Спасибо.
— Все, иди, — сказал я.
***
— Стало быть, прекращаем дело? — спросил у меня Батя.
— Надо бы.
— Медуза заест, — тоскливо взглянул он. — Да и всякие проверяющие тоже могут… Да и Моня к тому же…
— Отобьемся, — повторно заверил я Батю. — Идут они все…
— В особенности Моня, — подытожил Батя. — Что хоть у них там было, в том вагончике, если не разврат?
— Жизнь была. Любовь между двумя одинокими людьми. А, скорее всего, односторонняя любовь.
— Она его любила, а он ее — нет, — сказал мудрый Батя. — Понятное дело…
— Дите, наверно, у нее будет, — сказал я.
— Моей дочери тоже семнадцать лет. Эх, жизнь-житуха… Ты думаешь, у них что-нибудь сладится?
— Думаю, что нет, — ответил я. — Напуганный он какой-то после всего. И — равнодушный. А, может, он был такой всегда — кто знает? Плюс огласка. Плюс — все-таки — разница в возрасте. Плюс — у него уже имеется семья. Хоть и стерва, судя по всему, его жена, а все же… Жизнь — как-никак не романтический вагончик…