Копия (изд. 1961)
11–13
Погиб мой верный Пелисон,
Один незримый Абеон
Свидетель был моей разлуки.
16–17
Не может быть сей внятный взор,
Сей разнозвучный разговор,
29
Летая в стае птиц, с денницей,
Вместо 31–48
Для друга волю забывал!
И страж угрюмый дивовался,
Когда беспечный забавлялся,
Порхая смело над ружьем,
Его блистающим штыком.
Ах, он не знал, что адский гром
Скрывает блеск ружья лукавый,
Что этот штык одно есть право, —
Дово́д единственный людей.
Не зная злобы и людей,
Не зная рабства и страстей,
Он пел природе гимн без страху,
И на корзину и на плаху,
На меч, порфиру и кинжал,
Резвясь, равно перелетал.
Певец мой часто оглашал,
Взлетя на крест, церковны своды
Хвалебной песнию природе.
Когда ж, как ржавчиною сталь,
Мне грызла грудь <мою> печаль,
Кому ж? — скворцу меня лишь было жаль!
И мнилось — пел мой друг сердечный:
«Труды и жизнь не бесконечны!»
Я звукам сладостным внимал
И вдруг свободнее дышал,
И друга милого ласкал.
Когда ж вражда со клеветою
В суде кичились предо мною,
Вместо 54–57
И стал он жертвой слез и муки.
Неси, река, неси волной,
Неси певца на брег чужой,
От стран родных его укрой
Туда, где блещут чисты воды,
Где веет сладкий ветр свободы!