Из всех мужчин Глафиру интересовал только один, но он, доведя ее до дверей богатого дома, тут же начинал собственную жизнь, только издалека присматривая за немчиком Шлосом. Будь ее воля, Глафира предпочла всю эту суету с музыкой, танцами и пустыми разговорами тишине Бакунинского дома. Федор Георгиевич прямо сказал, что она может приходить туда запросто, и она приходила, и тот час, когда они болтали в гостиной перед отбытием в свет, был для нее самый желанный.
На этот раз она шла к Бакунину пешком. Утром как на грех выяснилось, что Добрый натер себе спину. Какая-то дрянь под седло попала, что-то вроде каменной крошки, и вот, пожалуйста, накладывай лошади мазь, а сама топай пешком. Глафира и потопала, потому и произошла эта фантастическая встреча.
Не знаю, дорогой читатель, бывает ли у вас подобное в жизни, когда ты вдруг ни с того ни с сего вспомнишь старого друга, с которым давно не общался, или сослуживца, или соседку по лестничной клетке. И тут вдруг телефонный звонок. Берешь трубку и думаешь, а ведь это он тебе звонит! И удивительное дело, часто, очень часто, гораздо чаще, чем должно быть по закону вероятностей, ты бываешь прав.
Но Глафира вспомнила Степана не с бухты-барахты. Топая через слободу, она уткнулась взглядом в широкую грядку с кочанами капусты. Эка невидаль – капуста, но когда она растет среди прочей зелени, но выглядит как яркая, фантастического цвета заплатка. Почему-то этот бледно-зеленый, размытый чуть не до белизны цвет, умилил Глафиру до слез, и сразу вспомнилась деревня Вешенки. Господи, даже в груди заломило!
Вспомнилось, как когда-то сливы ели и как Степан с поцелуем выставился, она и увидела эту картинку. А ведь у того поцелуя было продолжение. Полноценный роман их случился осенью. Весна, может быть, более подходящее время для любовных разговоров и поцелуев, весной кровь кипит. Но у Степана по весне кровь кипела на пахоте. Целыми днями мотался он по полям в таратайке. Управляющий в именье вдруг запил, отец приболел, и Степан вызвался всех заменить. Где-то, у Княжнина, что ли, Степан прочитал, что крестьяне есть «почтенные питатели рода человеческого», и удивительно, что он в свои без малого девятнадцать лет находил с «почтенными питателями» общий язык.
А вначале лета он стал заезжать в дом к Марье Викторовне. Сам чай пьет, а ложку с вареньем до рта донести не может, все на Глафиру пялится выразительно. Так все лето и делал знаки глазами. Если не считать слив, конечно. А потом пошли они гулять, уже осень была на подходе. Пошли гулять просто как люди, а домой вернулись, как влюбленные.