Возвращение в Афродисиас (Лорченков) - страница 18

За завтраком, утомленный яйцами, отхватываю себе кусочек чего‑то красного, вялого. Печеный перец. Лотки с овощами стоят заброшенные. У горелки, на которой жарят омлеты, выстроились очереди. За блинами — давка. Помидоры и огурцы сиротами укоризненно сохнут на краю стола. Беру для Анастасии кофе, сажусь в углу. Ветер машет скатертью, столовая здесь, как и везде на побережье, под открытым небом. Они поняли, чего стоят здешние виды, и беззастенчиво ими спекулируют. Жесткое, переваренное яйцо стоит в три раза дороже, если его подадут на помойке с видом на гору. Две горы? Еще три цены? Логики нет. Формулы исчисления стоимости не существует. Турция — иррациональная страна, страна любви, объясняет мне гид группы австралийцев, приехавших в Фетхие ночью. Откуда вы. Из Афродисиаса. И как там, интересуюсь. О… Он окидывает меня цепким взглядом, умолкает. Говорит небрежно, взмахнув ножом — кусочек ветчины повисает на люстре — ничего прекраснее вы в своей жизни не увидите. Это действительно древний город, сохранившийся на все сто. Как старуха‑целка. Ну и дела… Вернемся к любви, говорит мой новый знакомый, с которым мы разговорились в очереди за селедкой. Плотоядно смотрит на задницы туристок, устроивших настоящее дефиле вырезки. Задницы круглые, и квадратные, треугольные и овальные, конусовидные и как две фасолины, задницы белые и черные, загорелые и пока еще обгоревшие. Задницы на всех стадиях готовности. Задница от «а» до «я», задница от кормы, до черной дыры в самом грязном и потайном трюме. Туда засосет даже корабельную крысу. Сучки выходят на завтраки в купальниках, лишь обмотавшись легкими, полупрозрачными платками, жалуется гид, утирая слезу в уголке глаза. Группа из ста австралиек, можешь себе представить. Мы уже на «ты», конечно. Я только рад. Он делится со мной маленькими секретами побережья. Там засада, там отличные пончики, здесь к еде подают перчик за пару куруш, а тут стоит избегать пить айран, он вечно бурлит, как поносная яма. Почему? Да его гонят из поносной ямы! Смеемся. Он возвращается к теме задниц. Знал бы я, на какой степени истощения находится его терпение. Ни одна сучка не дала, а ведь уже третий день поездки. И все вертят, вертят, вертят своими сраками. Срака справа, срака слева. Он как герой компьютерной игры, окружен сраками, и в каждую норовит ткнуть своим удом, но сраки уворачиваются, буквально с ума сводят. Чинные, с лицами кобыл, австралийки, торжественно кивают гиду, проходя мимо. Тот белозубо улыбается, отвечает кивком. Вот бы насадить их всех сразу, продолжает он. Прямо как Мюнхгаузен — стадо сумасшедших уток, думаю я. Не объясняю. Он, конечно, книг не читает — уважающему себя турку достаточно купить айфон с играми, — а моего английского на то, чтобы все это объяснить, не хватит. Так что я просто сочувственно киваю, и смотрю на туристические задницы, кружащие вокруг нас в столовой, как на самом причудливом, извращенном балу. Насти еще нет. Спит сучка, думаю я, с наслаждением чувствуя легкое поднятие где‑то там, в шортах. В отличие от бедняги‑гида, я не лишен кусочка плоти. Остаться без женщины на средиземноморском побережье Турции ужасно! Все равно, что умереть от голода на фестивале колбас в Гамбурге, или от жажды — на Октоберфест. Да тут везде задница, везде манда. Это озабоченный край. И я стал таким же. Подумываю о том, чтобы вернуться в номер, и отделать Анастасию еще раз, как следует. Она и так не спала ночью, бедняжка. Но мне все равно. Я жажду. Уж родилась с дырой, будь добра, подставляй. Ветер снова обматывает занавеску вокруг одного из столбов. Чувствую себя, как жрец языческого храма, вышедший отобедать на заре до жертвоприношения. Ели ли они что‑то, кроме жертвенного мяса? Гид извиняется, покидает меня, чтобы присоединиться к группе из пятерых своих туристок. Надеется взять свое. Шустрый, стервец! В это время по ноге меня что‑то словно бьет током. Заглядываю под скатерть. Так и есть! Кошки. Под столами — буквально под каждым — сидит кошка. С меня довольно! Хватаю костистую, блохастую, тварь, и иду на кухню. Вызываю управляющего рестораном. Негодую, возмущаюсь. С чего бы? На кошек мне плевать. Да и на животных в целом. Моя жена, вот она страстная кошатница. Кричу, негодую. Пытаюсь объяснить что‑то о гигиене. Послушать меня сбегается весь обслуживающий персонал столовой. Белые халаты, смуглые лица, непонимающие глаза. Управляющий поначалу ведет себя жестко. Тоже мне, Клемансо! Включаю самозванца, выхватываю визитные карточки туристической фирмы, чуть ли не инспектором представляюсь. Это совсем другое дело! Будь я туристом, меня бы пинками выгнали. А вот бизнес, контракты…. Все меняет дело! Управляющий для начала долго извиняется, потом ведет меня в свой кабинет. Чай, кофе. Пачка денег незаметно — как кошка под стол в ресторане — попадает мне в карман. Затем я слушаю целую лекцию про священное божество в виде кошки, известное в здешних краях с 40 века до нашей эры. Людей еще не было, а богиня в виде кошки уже жила тут! Именно этим обусловлена странная терпимость местного населения к…. Ну, я же понимаю… Лицо у меня все еще недовольное. Да вы поймите, говорит управляющий, я люблю кошечек. Мы все любим кошечек. Деньги вы любите, буркаю я. Да, но и кошечек тоже! Вот, хотите верьте, хотите нет. Желаете, я за 10 лир ее вылижу? От изумления молчу. Управляющий становится на карачки, начинает вылизывать кошку своим синеватым языком. Шерстяная скотина мяучет от удовольствия. Давайте 10 лир. Я отстегиваю. А хотите, за 50 лир он вылижет ее под хвостом? Это уж чересчур, вяло протестую я, но рука уже лезет в карман, нащупываю что‑то, даю по ошибке 20 долларов. В принципе, по курсу все получается правильно. За 50 лир управляющий вылизывает кошечку и под хвостом. Спрашивает меня, убедился ли я теперь в том, что любовь в здешних краях к кошкам действительно существует? О, да! Я полностью теперь в этом уверен. Вы и правда их обожествляете. Ну, конечно, плачет управляющий, гладит кошечку. Та на седьмом небе. Чисто из интереса. Да, уважаемый инспектор‑бей? Я, конечно, все понимаю. Старинное божество, и… Но вот… Смелее, смелее, мой друг. Просто из теоретического, абстрактного, как полотна Малевича, любопытства… А если я заплачу 300 лир, сварит ли он кошечку? В смысле, как яйцо? Ну, вроде того. Ах, инспектор‑бей. Он, управляющий, обожает кошечек, что и продемонстрировал — да‑да, нетерпеливо перебиваю я, — но если того требует дело гигиены и санитарно‑эпидемиологической службы… Санитарно‑эпидемиологической! Да его хлеборезы с 40 века до нашей эры рук не мыли! Киваю благосклонно. Идем на кухню. Управляющий принимает от меня свои триста лир, и медленно, со сладчайшим выражением лица, опускает кошечку в большой котел с кипящей водой. Скотина так ошарашена, что даже звука не издает. Какое предательство! Ее ведь холили, лелеяли, вместе с 575675757856 миллионами других котов она имела полное право жить на территории отеля, спать в тарелках, гадить в цветы, оставлять свою вонючую шерсть во рту туристов… И тут, бац! Предательство! Кошачий Иуда в костюме спрашивает меня, удовлетворен ли я. Я говорю, да. Более того, сообщаю, что по новым правилам санитарно‑эпидемиоло… — да‑да, перебивает он меня, округлив глаза, — они обязаны сварить всех котов своего отеля. До единого! Конечно, я не представляю министерство туризма Турции, но как инспектор крупнейшей туристической компании, которая на 95 процентов заполняет номера их сети в сезон… Через полчаса в столовой и на территории настоящий переполох. Варфоломеевское утро, резня в Вифлееме! Все гоняются за котами, несут их на кухню. Ничего не понимающие туристы умиляются. На завтрак появляется свежее, вареное мясо. Даже блинчики с мясом! Новая очередь! Все счастливы, довольны, слышу оживленный смех. В зале ресторана появляется Анастасия. Она так прекрасна… мне плакать хочется. На ней длинная туника, волосы скрыты капюшоном из полупрозрачной ткани, в прорез сбоку видны ноги. Прорез до самого бедра. Она пахнет морской солью, белковой грязью моря и спермой. Трахнул бы прямо сейчас! Но бедняжка хочет позавтракать, она жалуется, что не выспалась. Отвлекаю ее от мясных рулетов, читаю целую лекцию про вегетарианство. Приветствую туристов из своей группы. Замечаю, что Сергей необычайно грустен. Развеселить его не может даже Евгений — наконец‑то я узнаю его имя — из Екатеринбурга. Жду всех в автобусе. Загрузившись, отправляемся в ущелье Саклыкент. Долго едем по пыльной равнине с пересохшими реками. Из хулиганства объясняю группе, что это Тигр и Евфрат, просто названия украдены у молодой Турецкой республики. Русла наполнены щебнем. Чем ближе к ущелью, тем холоднее, издалека появляются горы. Спускаемся в низину под ними, и автобус петляет по узкой и извилистой, как горная река, дороге. Появляются первые сувенирные лавки. Слышу шепот в салоне, Настя объясняет всем, что мама была вынуждена покинуть группу и прервать путешествие из‑за семейных обстоятельств. Намекает на неприятности с папой. Отлично врет! Зря я беспокоюсь из‑за женщин. Ни одна из них не пропадет, умение лгать у них врожденное. Мужчине приходится постараться, чтобы ему поверили, в случае с женщиной вы прилагаете усилия быть обманутым сами. Все сочувствуют Насте. Выходим из автобуса, становимся в круг, отбиваемся от назойливых рестораторов, как яки от свирепых волков. Пыль, по дороге течет вода. Это ручей. Мы бредем по его течению вверх, и попадаем в ущелье. Я догадываюсь задрать голову. Саклыкент построен богами еще в сотом веке до нашей эры. Людей не было, Посейдон бушевал в морях, пытаясь изгнать оттуда млекопитающих. Зевс пожелал построить церковь, а рабов, которые бы строгали колонны, у него еще не было. Вот он и двинул трезубцем прямо в Землю. Она развалилась Саклыкентом — готическим собором без крыши под открытым небом. В узких стенах, вытянутых вверх шпилями скал, бьется в истерике навсегда запертая река. Весной она поднимается до самого верха ущелья, сказал я, но меня никто не услышал. Все, завороженные, молились. Молча, стоя, но, совершенно точно, молились. Ибо что есть молитва, как не воздание почести. Ущелье того заслуживало. Стены его выкрашены белыми и красными полосами, красная глина и мрамор, знал я по путеводителю, который быстренько пролистал в автобусе. Мы отдали по три лиры за резиновые тапочки, только в которых и пускали в ущелье. Наняли местного гида за десять лир. Провели сбор желающих. Отправиться вглубь ущелья пожелали только мы с Настасьей и Сергей. Остальные бродили по дощатым мостикам, прибитым к стенам ущелья, смотрели то вверх, то вниз, издавали неловкие восклицания, не имевшие смысла замечания. Божественное величие природы кого хочешь облагородит. Условились встретиться в ресторане — конечно, многие уже думали о жратве, как же иначе, только что ведь позавтракали! пора уже об обеде подумать! — и распрощались. Я взял Настю за руку, мы пошли прямо в ледяной поток, за нами поспевал Сергей, прижимавший фотокамеру к груди. Фотографы! Они проводят все время в поездках, прижав к глазу объектив фотоаппарата, и. получается, ничего за время путешествия и не видят. Я споткнулся, вода потащила меня вниз. Горы, опасность, взвизгнул местный гид. Бросился ко мне, вытащил, еле поставил на ноги. Вручил нам веревку, велел идти по ней. Туника прилипла к ляжкам Насти, на нас уже поглядывали плотоядно местные торговцы сувенирами, когда мы скрылись из их глаз, перейдя горную реку, и попав в ущелье. Воздух там оказался спертый, как в первом круге хамама. Уникальный микроклимат ущелья, где не бывает солнечного света, вспомнил я что‑то из своих описаний. Свет здесь и правда был отраженный. При большой доле воображения Саклыкент можно принять за вход то ли в эллинский рай, то ли в ад. И толпы призраков тут, как тут. Кто шел вперед, кто назад, каждую группу вел местный гид, все переговаривались вполголоса. Под ногами чавкала земля, на которой рассыпано множество мелких камешков. Из‑за них калоши и выдали, шепнул я Насте. Ошибся. Начались огромные мраморные валуны, перейти которые можно только благодаря помощи гида. Скользкие валуны. Мы цеплялись к ним резиновой обувью, как жуки, ползущие по отвесным скалам. Иногда своды ущелья сходились, становилось совсем темно, и из всех органов чувств оставались лишь слух и осязание. Мы слышали разговоры таких же любопытных туристов, как мы, чувствовали руки, которые тянули друг другу. Сергей куда‑то отстал. Я сначала волновался, потом плюнул. Потеряем еще одного туриста в группе, подумаешь. Начались маленькие водопады и озерца. Пройти в них возможно лишь по грудь в воде, а то и приходилось нырять. Мы стали мокрые, запыхались. Одежда прилипла к Насте, возлюбленная моя оказалась почти что голая в этих подземных гротах и ущельях. Бедра ее становились все круглее, все белее. Ляжки терлись друг о друга со скрипом, от которого у мужчин восставали члены, и немел язык. Губы Насти алели спелой, прокушенной вишней. С них даже кислый сок капал! Мы шли час, потом два, потом сколько‑то там… шли, теряя счет времени, на нас смотрел оба потока людей в ущелье — и те, кто выходили, и те, кто входили, — и я буквально чувствовал, как в Саклыкенте накапливается электричество. Начал бояться. Да ее тут изнасилуют! Но нет, Турция — страна любви и согласия. Так что, когда мы достигли небольшого плоского камня, где можно отдохнуть и сфотографироваться на фоне очередного водопада, счет которым я утратил, гид бросился передо мной на колени. Саклыкент стал похож на церковь вдвойне. Я выглядел, словно Папа Римский, принимающий исповедь короля‑грешника. Он так больше не может, заявил мне его величество гид. Он любит мою жену. Да, он знает, что все это выглядит довольно странно, и он видел ее всего пару минут, но за это время он, Саид, понял, что жить не может без нее. Белая женщина! Это он уже обращался к Насте, не понимавшей английского, и безмятежно отжимавшей волосы. О, сладкая, чья кожа бела, как сливки, чьи губы красны, как…. Спелый инжир. Подсказал я. Спелый инжир, с достоинством принял он мою подсказку. Ты мед, ты халва, ты облако, на котором Саид будет почивать всю оставшуюся жизнь. Откуда она? Россия. О, русская сладкая женщина. Все русские мужчины алкоголики, бестолочь, кто из них будет любить тебя так, как он, Саид? Саид храбрый, как лев, отважный, как лев, мудрый, как змея, красивый, как горный олень. Уа! Ау! Ы! Еще минута, и парень бы заколотил себя в грудь, как Кинг‑Конг. Настя спросила меня, почему мы стоим. Я вкратце объяснил. Он это серьезно, спросила она. Совершенно, подтвердил я. Анастасия вежливо поблагодарила за предложение, отказалась, объяснила, что сердце ее отдано другому. Но она навсегда сохранит в этом самом, — уже принадлежащем другому, — сердце чувство благодарности и уважения к Саиду. Негодник рвал и метал! Над ущельем появились тучи, стало еще темнее. Я с тревогой заметил, что Сергей к нам так и не присоединился, туристов что‑то не видно, а вдоль пути на камнях расселись полуголые парни из числа местных. Саид желал объясниться. Настя не поняла его. Он, лев, покоритель Константинополя, Мехмет‑Завоеватель, не собирается спрашивать ее ни о чем. Просто объяснился в любви. А как будет лучше ей, Анастасии, знать ему, ее новому мужу. Свадьба будет сыграна сегодня же! Он был вежлив, этот разгоряченный турок! Он даже предложил мне не держать на него зла, и вместе с ним отправиться в деревню, где живет, чтобы я присутствовал при брачной церемонии. Я пришел в замешательство! Все это выглядело так странно, удивительно… мы все стояли, уставшие, дышали тяжело, но я чувствовал, что еще минута‑две, и сам наброшусь на Анастасию. Она испускала лучи. Белое тело сияло в ущелье единственным источником света. Сто тысяч подземных королей и одна статуэтка из фитиля и белого жира. Настя искрилась электричеством. Саид продолжил. Он не упустил и бизнес‑возможности. Так, он предложил мне привезти на его свадьбу с новой женой и всю нашу туристическую группу. Всего по 100 долларов с носа. За это они научат нас варить аутентичный турецкий чай и покажут аутентичные песни и пляски. У меня не возникло сомнений, что номера исполнит кардебалет из танцовщиц с Украины. Взяв камень, я пристроился возле Анастасии, как Давид, выискивающий себе Голиафа. Саид напомнил мне о безуспешных попытках гяуров спасти Византию. Я ответил бравой речью о шести русско‑турецких войнах, каждая из которых заканчивалась для турок все плачевнее. Метнул камень. Браво! Он отскочил от черепа гида, как плоская галька от поверхности моря. Саид не сдавался, полез на приступ. Я понял, что вот‑вот все кончится. Настя взвизгнула. Потом еще, и еще. Из‑за узких стен ущелья визг был оглушающим. Я уже хотел было просить ее остановиться. Оказалось, визжала уже не она. Ветер отогнал тучи над Саклыкентом, отраженное в мраморе Солнце дало нам хоть какой‑то свет, и я увидел длиннющую вереницу женщин в черных платьях до пят, перчатках, у некоторых на лицах даже тряпки болтались. Что такое? Саид сполз к моим ногам генералом поверженной армии. Эти турки, эти арабы… Они хороши в первой атаке, но не годятся для длинного боя. Завидев женщин, он сразу же сдался. Стал юлить. Там, оказывается, присутствовала его жена. Толстая женщина лет пятидесяти, сорвав с лица тряпку, покрыла благоверного отборными ругательствами, призывая в свидетели Аллаха, меня, гидов, Саклыкент. Сколько раз он бросал ее с детьми, а сам отправлялся в ущелье щупать туристок! Всякой готов предложить руку и сердце! А дома все заброшенное и пыльное, даже в одном месте у нее скоро в паутине появятся пойманные туда мухи! Говорила она по‑турецки, но кто‑то из местных услужливо мне переводил. Саид трусливо прятался за камнем, и ныл. Она его не так поняла! Ханум, о, ханум. Взгляните на него, продолжала жена под вой соседок, бабушек, племянниц и прочих родственниц, пришедших покрыть сластолюбца позором. В одних трусах бегает по камням, щупает проституток всяких за разные их места, и готов отказаться от семьи. Кто он? Развратник. Нет, он, Саид, вовсе не Энвер‑паша (выдающийся военачальник Османской империи — прим. авт), не Мехмет‑Завоеватель. Он, Саид, сладострастная скотина, он хуже Селима Пьяницы (султан, сын русской и турка, алкоголик — прим. авт.), да будут прокляты его дни! Немедленно пусть собирается и отправляется домой, исполнять свой супружеский долг! Пускай оставит в покое эту русскую! Пускай всех женщин мира в покое оставит. Он что, так его, Бред Питт?! Да и тот уже остепенился с этой своей губастой проституткой Джоли! Бросил Дженифер Энистон, а та ведь как с картинки! Бедная Дженни… Так, о чем это она?! А, муж! А ну, вылезай из‑за камня! Саид повиновался, он выглядел растерянным. Настя смотрела на все это с недоумением, виновато улыбалась. Супруга Саида, спасшая нас с Настей от изнасилования, грозившего попасть в книгу рекордов Гиннеса — по числу участников, — обратилась уже ко мне. Призвала в благословение мне и моему дому столько духов, что я уже забеспокоился из‑за возможного обвинения в колдовстве. Просила прощения за супруга‑скота. Ползала в ногах. Целовала руки. Того и гляди, шорты бы с меня содрала! Тут уже Настя стала посматривать на толстуху холодно. Та, заканчивая целовать пальцы на моих ногах — я почувствовал дикую боль от холодной воды и камня, начинался приступ подагры, — намекнула, что не мешало бы моей жене одеваться приличнее. Особенно в Турции! Народ тут добрый, просто горячий, не очень сдержанный. Это мы уже поняли, сказал я. Попросил доставить нас к выходу. Выход? Да мы еще до конца не дошли! А ну, вставай, скотина! Щелкнул хлыст, Саид, сгорбившись, молча понес меня на руках, а Настю поместили на импровизированные носилки. За тем, чтобы шествие было приличным, зорко следила мегера гида. Мне даже жаль стало беднягу. Меня с Анастасией донесли, словно туземных царьков каких, — поднимая над водой, — до самого тупика. Оттуда стекал водопад. Конечно, я разглядел наверху железную трубу. Пара фото на память. Мы довольны. А в деревню точно не хотим? Конечно, никакой свадьбы. Просто обед, чай, то, се. Всего по полсотни. Нет? Ну ладно. Нас несут обратно, в процессии кто‑то уже украсился цветочными гирляндами. Все поют, танцуют. Даже Саид уже успокоился. Обнял жену, раскраснелся. Целовались, обнимались, он ее щекотал за бочка. Люди, довольные, плясали. Всегда хорошо, когда у истории счастливый конец. Именно поэтому в Турции так популярен сериал «Великолепный век», поделился со мной кто‑то. По пути забираем Сергея, вышедшего из какого‑то грота. Он весь в крови. Упал с камня, разбился, смеется он. Умываем его, пляшем, движемся дальше. Что случилось‑то, шепотом спросила Анастасия. Лицо ее мелькало черно‑белыми кадрами, свет то попадал на нас, то исчезал. Вам бы стоило одеваться несколько приличнее, сказал я. Иначе нас в следующий раз тут где‑нибудь попросту растерзают. Приличнее?! Настя, а то вы не понимаете. Да у нее юбка до самого пола, обиженно возражает Настя! Да, прозрачная, говорю я. Анастасия обиженно замолчала. Я был не в силах вынести этого, взял ее за руку. Прошу вас, милая. У меня никого нет, не оставляйте же и вы. У вас целая семья дома, милый. Может, стоило бы рассказать о ней этим людям, чтобы и вас какая‑нибудь турчанка пропесочила как следует за вашу паталогическую невер… Я склонился со своих носилок и поцеловал ее. Губы Насти были, в противоположность словам, мягки и горячи. Я пил ее слюну. Процессия зааплодировала. А как мы смотрим насчет коллективной свадьбы? У них и стадион в деревне есть чудесный! Можно сразу пожениться всем желающим, да еще и грант от Министерства туризма на это дело получить. Я бы с радостью, да нога, соврал я. А потом с ужасом понял, что ложь моя реализовалась, и приступ, — обещавший растаять вдали грозовым облачком, так и не собравшимся с духом разразиться ливнем, — наступил. Застонал. Что с вами, обеспокоенно сказала Анастасия. Я коротко пояснил, стараясь не терять силы на слова. Дышал прерывисто, сквозь зубы. Распростерся на носилках, словно герой кинофильма «Мертвец» и положился на волю волн. Только вместо моря меня несли люди, и лодка моя, хоть и напоминала погребальную, все же несла еще живое тело. Облака вновь появились над Саклыкентом. Закрыли ущелье крышкой гроба. Я ощутил себя Спящей Красавицей. Оставалось ждать еще одного поцелуя. Настин взгляд обещал большее, я постарался терпеть боль в надежде на будущие наслаждения. Она всю дорогу давала мне обещания. Обещания на закате. Сказала, что мне нужно бросить все, только писать книги. Что она обо всем позаботится, мне не нужно думать о том, где взять деньги. Что мы могли бы поселиться где‑то в деревушке под Кашем. Урожаи тут собирают по пять раз в год. Жизнь дешева. Квартиры дешевле даже, чем в Кишиневе, она проверяла в интернете. Мне нужно побыть наедине с собой, нужно писать, нужно развернуть себя, показать свою мощь миру, этому древнему морю, этим великим горам, мне нужно быть тем, кто я есть — творцом, — и мое уединение будет нарушено лишь, когда я захочу женщину. Которой будет она, Анастасия.