— Я могу помочь? Позвольте мне остаться. Вы хотите, чтобы я остался?
Джулиан ответила таким ровным голосом, словно и не было минуту назад резкого крика:
— Конечно, ты должен остаться. Мы хотим, чтобы ты остался. Но сейчас лучше подготовь костер, чтобы разжечь его, как только он понадобится.
Тео увидел, что лицо у нее опухло, лоб влажен от пота. Его потрясло ее спокойствие, почти невозмутимость. Теперь, когда у него появилось занятие, он почувствовал себя увереннее. Если бы найти абсолютно сухие стружки, можно было бы разжечь костер без большого дыма. День был практически безветренный, но все равно при этом надо сложить костер так, чтобы дым не шел в лицо Джулиан и ее ребенку. Лучше всего разжечь его поближе к выходу из сарая, под сломанной крышей, но не очень далеко, чтобы тепло доходило до матери и ребенка. И надо присматривать за ним — не ровен час вспыхнет пожар. Из камней от разрушенной стены получится отличный очаг. Он тщательно отбирал их по размеру и форме. Ему пришло в голову, что из более плоских камней можно соорудить нечто вроде дымохода. Вернувшись, он огородил камнями место для костра, набросал туда самых сухих стружек, какие только мог раздобыть, добавил немного хвороста, а сверху уложил плоские камни, направляя дым из сарая. Покончив с этим, он ощутил удовлетворенность маленького мальчика. А когда Джулиан приподнялась и рассмеялась от удовольствия, рассмеялся ей в ответ.
— Хорошо, если бы ты встал рядом с ней на колени и держал ее за руку, — сказала Мириам.
Во время следующего приступа боли Джулиан сжала руку Тео с такой силой, что у него хрустнули кости.
Видя его лицо, его отчаянную потребность в словах утешения, Мириам произнесла:
— С ней все в порядке. Она молодчина. Я не могу провести внутреннее обследование. Сейчас это небезопасно. Но полагаю, что шейка полностью раскрылась. Дальше пойдет легче.
— Дорогая, что я могу сделать? Скажи, что мне сделать? — спросил Тео.
— Просто держи меня за руку.
Стоя на коленях рядом с Джулиан, Тео изумлялся тихой уверенности, с какой Мириам даже через двадцать пять лет применяла свое древнее искусство, ее смуглым нежным рукам, лежащим на животе роженицы, ее тихому ласковому голосу.
— Теперь отдохни, а потом опять попробуем. Не сопротивляйся боли. Помни о дыхании. Хорошо, Джулиан, хорошо.
Когда схватки участились, Мириам попросила Тео встать на колени позади Джулиан и поддерживать ее тело, потом взяла два бревна поменьше и подложила их ей под ноги. Тео встал на колени и, обхватив Джулиан руками под грудью, прижал к себе. Он смотрел на ее лицо — то почти неузнаваемое, красное, искаженное от боли, то спокойное, непостижимым образом избавившееся от страдания и напряжения. Дыхание Джулиан становилось ровным, глаза в ожидании следующей схватки были прикованы к Мириам. В эти минуты она казалась такой спокойной, что ему чудилось, будто она спит. Их лица были так близко, что капли его пота смешивались с каплями пота Джулиан, и время от времени он осторожно смахивал их со лба. Тео был одновременно соучастником и зрителем того извечного действа, которое сейчас свершалось; казалось, время остановилось и не было ничего, кроме матери и темного болезненного пути, который выведет ее дитя из тайной жизни во чреве на свет дня. До него доносилось нескончаемое бормотание Мириам, тихое, но настойчивое. Она то хвалила, то подбадривала, то наставляла, то радостно манила ребенка в мир, и ему казалось, что акушерка и пациентка — одно целое и он тоже стал частью их боли, не такой уж необходимой, но благосклонно принимаемой, хотя и исключенной из сердцевины таинства. С внезапно охватившим его чувством мучительной зависти он пожалел, что этот ребенок, которого они в таких страданиях выводят в мир, не его.