– Господи, – искренне взмолился Карл Поликарпович; по лицу его текли слезы от внутренней боли, и каждое слово Петруши заставляло его сердце сжиматься от сострадания и беспомощности. – Господи, вразуми раба твоего, как же спасти-то его, что делать…
– Господь? – Вдруг вскинулся Певцов. – Господь с ними сладит, да! Идите в церковь, молитесь! Я уж не могу, я и улицу перейти не могу, как пойду, так от страха ноги сами сюда обратно уносят… а вы, Карл Поликарпович, можете! Сходите на Никитскую, там храм божий, я там батюшку знаю, там вам помогут – против воли христовой у адова отродья ничего не найдется!
– Схожу, схожу, ты только… – Внезапно при упоминании Никитской перед Карлом Поликарповичем забрезжила надежда. Она была слабой, но только она и была, больше помочь некому. – Ты только не уходи никуда, жди меня здесь, хорошо? Я в церковь схожу, помолюсь… священника приведу к тебе, как его зовут?
– Отец Дмитрий.
– Стой тут, Петруша, жди! – Клюев достал платок, наскоро протер лицо и ринулся к выходу из проулка; обернулся напоследок и прикрикнул: – С места не сходи, я мигом!
И, выскочив на Николаевскую, замахал бешено руками, призывая извозчика. На его удачу, мимо как раз проезжал кэб; Клюев вскочил внутрь и выпалил:
– Никитская пятнадцать!
– A-a-allright, – флегматично ответил кэбмен.
Карл, забыв все английские слова разом, дернул портмоне из кармана, и сунул тому под нос пятифунтовую банкноту, прокричав:
– Гони! Гони что есть мочи!
Кэб тут же дернулся и понесся вперед, громыхая колесами по мокрой мостовой, ловившей последние лучи закатного солнца.
Ехать было недалеко, Карл и пешком бы добрался довольно скоро, но боялся потерять и минуту драгоценного времени. Что если Петруша не послушает его и уйдет? Где его потом искать? В ночлежках по всему городу? Не дождавшись, пока кэб остановится окончательно, Клюев спрыгнул с подножки, чуть не подвернув ногу, и, буквально подлетев к двери, затарабанил в нее.
Девушке в белом, накрахмаленном чепчике, что открыла ему, он сунул в руки шляпу и размашистым шагом влетел в приемную. Высокий, сухощавый мужчина с густыми бакенбардами удивленно на него уставился и поправил на носу пенсне.
– Карл Поликарпович? – С чуть заметным немецким акцентом сказал он. – Что-то случилось?
– Герр Блюм, дело наисрочнейшее! Прошу, отложите все дела, человек пропадает!
Мужчина положил на рычаг телефонную трубку и снова поправил пенсне.
Двумя часами спустя, в том же доме по Никитской, номер пятнадцать, табличка у двери которого гласила: «Доктор психологии, психопаталогии и физиологии мозга», доктор Блюм записывал со слов Клюева основные симптомы и весомо хмыкал, качая головой. Они находились в кабинете доктора – просторном, темном и богато обставленном.