Мне все мечталось, как я огромными клещами хватаю горящую зажигательную бомбу и бросаю ее в цистерну с водой, точно как показано на плакате. И тогда корпус ее останется невредимым, и будет принадлежать мне. И вот однажды, наконец, залетела маленькая «зажигалка» и в наш двор. Пока я сбегал с крыши во двор, там уже вокруг нее толпились наши пожарники. Зрелище было необычайное. Бомба напоминала какую-то гигантскую рыбу с хвостом, у которой оторвали голову, и из туловища хлестал огромный огненный фонтан брызг. Вокруг нее царит паника, каждый что-то советовал, но не действовал. А бомба продолжает шипеть и плеваться огнем, расплавляя асфальт. Пробиться к ней мне было уже невозможно, две дружинницы делали попытки схватить ее сзади клещами за хвост, но температура вокруг была уже настолько высока, что обжигало лицо, да и на брезентовой одежде у некоторых появились черные дыры от искр. Наконец, кто-то посоветовал забросать ее мешками с песком. На следующий день я сразу же бросился к этой песчаной куче, но ее там уже не оказалось, в доме не я один был таким коллекционером.
С раннего детства мне было известно, что мои родители и родственники — немцы. Бабушка то и дело старалась заговаривать с нами, детьми, по-немецки, хотя мы и противились этому. На праздничный стол часто подавались немецкие национальные блюда: форшмак (запеченная селедка с яйцом, луком и картофелем), шнель-клопс (мелко нарезанное и зажаренное в соусе мясо), штрюдель (кекс с изюмом), апфелькухен (яблочный пирог) и другие. Иногда нам читали книжки по-немецки: сказки братьев Гримм, «Макс и Мориц» Вильгельма Буша. Да и одеты мы были не совсем так, как наши русские сверстники: короткие штаны на подтяжках, с чулками до колен, блузки с бантами. Конечно, в доме не было никаких русских икон, за исключением одной у «русской» бабушки, со стороны отца. Многие родственники были крещены в лютеранской церкви Святого Петра и Павла и учились неподалеку в немецкой школе «Петершуле», той, что на Невском проспекте. Порядок и дисциплина царили во всем. За обеденным столом детям не разрешалось разговаривать со взрослыми, и если необходимо что-то попросить, то нужно было встать, подойти ко взрослому и обратиться к нему тихо. Как только заканчивалась трапеза, дети должны были сразу же покинуть стол и дать взрослым поговорить одним. Часто взрослые говорили по-немецки, чтобы мы, дети, не все могли понять. Знали мы также, что наши предки происходят из остзейских прусских немцев, а также из Штутгарта. Часть из них продолжает жить в Берлине, и бабушка с ними переписывается. Знали, но не придавали этому никакого значения. В школе об этом никто не догадывался, у меня с сестрой была русская фамилия. Впервые обратил я внимание на свою национальность, когда был арестован как немец наш дядя Шура Майер, который сохранил немецкое подданство. И вот теперь, в разгар бомбардировок города, в конце сентября, я как-то развертываю номер газеты «Ленинградская правда» и обнаруживаю там статью под заглавием «Клопы под обоями». Оказывается, «клопы» — это мы, российские немцы. В статье сообщается, что якобы во время налетов немецкой авиации на город немецкие семьи собираются вместе и пьют вино, поднимая тосты за «скорую победу немецкой армии». «Когда же раздавит этих клопов карающая рука советского закона?!» — примерно так заканчивалась статья. И тут я, наконец, понял, что всех нас со дня рождения советская власть рассматривает как врагов только потому, что мы происходим от немцев. У меня никогда не было симпатии к немецкой армии или фашистскому режиму, так же, как и к сталинскому режиму, но после этой статьи меня охватило новое чувство, чувство полного окружения, как будто от этой врожденной вины я никогда уже избавиться не смогу.