Дали нам и еще одну лошадь, верхового серого мерина в яблоках. Какой-то партийный секретарь загнал его и опоил, так что суставы ног стали постоянно отечными. Видимо, чтобы дело замять, начальство его старому коммунисту Чечину на станцию и передало. А конь был статный, лихой, нетерпеливый. Так как Чечин уже был не всадник и почти всегда «под газом», то Дончак стал как бы моей верховой лошадью.
На поиски яиц нужно отправляться немедленно, до паводка, пока дороги проходимы. Чечин обзвонил все колхозы, районный парторг разослал во все колхозы грозные бумаги, чтобы яйца собирали у колхозников, а не только искали в хозяйстве. Прежде всего, нужно было объехать крупные колхозы и заключить договора на поставку, так чтобы к апрелю, по меньшей мере, 20–30 тысяч яиц поступило, а что будет дальше, мы решили не думать.
Езда в одиночных санках по заснеженной степи — дело рискованное: бураны, морозы, бездорожье и даже волки. К обеду на дорогах колею накатывают и она видна, но к вечеру поземка все заносит, и тогда заблудиться в степи дело обычное. Просидеть на морозном ветру в санях можно, только надев на себя меховой жилет, полушубок и тулуп. Уже в первой поездке я попал в историю. Приспичило мне в дороге, как говорят в Сибири, «до ветру сходить». Отвел я Монголку на обочину и даже сена ей подкинул, чтобы стояла, а сам на несколько метров в сторону отошел. Вдруг слышу, как за спиной заскрипели полозья саней, оглянулся, а она по дороге дальше потащилась. Кричу ей: «Тпррр…», но она, как глухая, идет себе дальше. Я за ней. Бегу, тулуп по земле тащится, мешает. Как она увидела меня, ходу прибавила. Я тулуп скинул, бегу во всю прыть, и она начала бежать. Скидываю полушубок, бегу из последних сил, вижу, что она морду на бок косит, на меня смотрит и дает свою максимальную скорость. Ужас объял меня: если она уйдет, стемнеет в степи, не дойти мне 20 километров до поселка — замерзну. Но, видимо, Господь был на моей стороне, медленно стало сокращаться расстояние между нами. На последнем дыхании бухнулся я через задник саней, перевернулся через голову и замер. Тут и она остановилась, видимо, поняла, что гонку проиграла. Отдышался, подошел к ней. Сибиряки за такие «игры» хлещут кнутом, сколько силы есть, «учат». Я же был старым лагерником, и мне ее порыв к свободе показался оправданным. Погладил я ее, кусок хлеба дал: «Не убежать нам отсюда, Монголка!».
Еще задолго до того, как покажутся во мглистой дали дымки домов, уже слышен лай собак — они учуяли запах пота твоей уставшей лошади и сообщают об этом всей деревне. Но деревня уже спит, и никому нет дела, что ты приехал и ищешь колхозного бригадира, чтобы переночевать. Суровая жизнь воспитала осторожность в сибиряках, не больно-то они доверяют незнакомому пришельцу, не распахивают двери на твой стук, а просят в окно показаться. А к окну не подберешься, оно завалено снегом, так и перекликаешься с хозяевами через закрытую дверь.