– Хм, – она недовольно хмыкнула, решив про себя промолчать.
– Ну, что ты смотришь на меня так! – неожиданно занервничал старичок.
– Как я смотрю?! – вскричала рассерженная женщина, – Может мне еще глаза закрыть?!
– Да, да, закрой! – обрадовался старичок, – а то мне как-то даже неудобно!
– Неудобно только штаны через голову снимать! – зло усмехнулась она.
– Так, я уже ухожу! – захотел, было, привстать с нее старичок.
– Да, делай ты свое дело, я тебе больше слова не скажу! – успокоила она его, прижимаясь к нему всем телом.
– Так настоящие дела не делаются! – заплакал старичок.
– Ну, ладно, ну, давай, ну, что ты?! – она его ласково чмокнула в щеку, и он действительно сразу же успокоился и опять начал свое дело.
– Давно бы так, а то нюни распустил! – прошептала она.
– Да, замолчи ты! – взвыл старичок, складывая вместе ладони, будто совершая молитву.
– Да, ладно дедуля, больше не буду! – от смеха она хрюкала как свинья.
– Черт! – всхлипнул старик, хватаясь рукою за сердце, и уже оседая.
– Эй! – испуганно зашептала она, – ты это того, не помирай! А то я…
Но старичок и не подумал ее послушаться, он просто слетел с нее и с постели, тяжелым стуком озвучив свой уход. Она с широко раскрытыми от ужаса глазами, приложилась ухом к его груди, и тут же заревела: «Сукин сын, нашел, где помирать!» Впрочем, уже через минуту, бормоча сквозь зубы старичку грозные проклятия, она стала торопливо одевать его остывающий труп. Ее муж в это время курил и нервно вышагивал возле подъезда. Ему тоже позарез нужны были деньги.
Ноуменальная любовь Ивана Ивановича
«Ноуменон» – основное понятие в философии Канта: «вещь тою стороною своею, которою от нас скрыта, и вместе которою существенна».
Оставшись совсем одна, Ксения чокалась с зеркалом и пила «Мадеру». Подолгу вглядываясь в свое отражение, она никак не могла себе представить, что Иван Иванович ее уже разлюбил, что он уже никогда больше к ней не вбежит с букетом алых роз, и не привстанет вдруг на цыпочки, не повалит пламенно и дерзко на мягкий плюшевый диван, и не шепнет ей на ушко милой дразнящей непристойности, что-то вроде «маленькая сучка хочет кобеля?!», а она никогда ему больше не шепнет в ответ: «сучка хочет, сучка очень хочет!», и не раздвинет перед ним ноги! О, какой это был страстный, быстрый и ловкий мужчина! Стоило лишь на миг зажмурить накрашенные глазки, и он уже был с ней, большой, с виду неуклюжий, с огромным волосатым животом. Однако, как хитро и совершенно неожиданно он овладевал ею, будто усмехаясь над ее частой рассеянностью. Бывало, она только нагнется при нем за какой то выпавшей из волос шпилькой, как Иван Иванович тут же пристроится сзади.