Я. Угу.
Тейлор. Может, ты, это… придешь?
Я. Конечно!
Я устала до чертиков и мечтаю поскорей завалиться спать – но местных нужно, наверное, задобрить.
Она расплывается в улыбке.
Я. А друзьям моим к вам можно?
Тейлор (совсем ошалела от счастья). Если они хотят!
Питер и Пифия решают упасть мне на хвост. Надо же.
– «Кое-что» – мое любимое занятие, – заявляет Питер.
Пифия. Вот-вот. Обожаю «кое-что».
Джефферсон. Я тоже скоро приду. Только с Умником поговорим.
Топаем за Тейлор через пещеру. Она приводит нас в закуток типа холла, где ждут еще девчонки. При виде нас они возбужденно шушукаются. Смешки, перешептывания.
Усаживаемся на стулья, перевернутые ведра из-под краски и деревянные ящики. По кивку Тейлор одна девочка достает небольшую коробку, расшитую шелковистыми красными узорами. Похоже на ларец для святых мощей. Девчонка держит эту штуку с таким видом, будто внутри – бесценное сокровище.
Богослужение какое-то, что ли? Коробку открывают. На шелковой подушечке лежит четыре медяка и черные батарейки.
Девочка осторожно выуживает батарейки из ларца, наклоняется и что-то с ними делает – мне ничего не видно, только слышно. Щелк-щелк, клац.
Тейлор протягивает мне блокнот, весь в блестках, наклейках, пластмассовых украшениях и разных финтифлюшках. Многозначительно смотрит на меня. Надо полагать, еще одна великая реликвия. Я отвешиваю почтительный кивок и переворачиваю обложку.
Список песен, рядом с каждой – цифра.
Девочка с батарейками наконец выпрямляется, в руках у нее микрофон. Она отдает его Тейлор, и та с глуповатой улыбкой прочищает горло.
Питер мне подмигивает.
Включается музыка. Задорный перебор гитары, звонкий ксилофон, тягучие басы. Песня, кажется, две тысячи двенадцатого года, крутой хит. Грустный парень рассказывает, как его бывшая прислала друзей за своими дисками и шмотками, а потом обозвала его ничтожеством.
Приятным нежным голосом Тейлор запевает. Она пробирается между словами осторожно, будто реку по камешкам переходит.
Я порой вспоминаю нас с тобой. Ты от счастья возносилась на небеса, А я твердил себе: вот оно, настоящее. Но почему-то мне было так одиноко… И все же мы любили друг друга, и мне до сих пор больно.
Ну и песня, фу. Ее так часто крутили, что меня стало от нее тошнить. Будто пятьдесят кексов за раз съела. Задолбали эти ничтожества со своими высокими отношениями. Живи дальше точка орг.
Но как же она поет!.. Чертовски красиво. Песня зазвучала иначе, она уже не про какого-то пижона с его дурой-бывшей. Она – обо всем. Так дети поют своим пропавшим родителям, так овечка поет льву, так Жизнь поет Смерти.