Телефонный звонок резко выдергивает меня из сонного небытия. Взгляд на часы. Начало девятого. Все-таки два с лишним часа урвал. Прекрасно.
Но если это вызов, то дело плохо. Можно уехать вот так в самом конце своего дежурства и застрять на полдня, а то и больше. Сколько раз говорено было о том, чтобы из двух опергрупп одна сменялась в девять, а другая в десять! Все были бы какие-то варианты…
Значит, не повезло.
В трубке сипит голос:
— Эксперт Колчин, на выезд!
— Иду, — машинально отвечаю я и только сейчас, окончательно стряхнув с себя сон, соображаю, что звонит Володя Ершов.
— Нехороший ты человек, Ерш, — говорю я. — Одно слово, судебный медик. Ни души у тебя нет, ни сердца. Все вы такие…
— С этим лестным о нас мнением Иду тоже познакомить? — осведомляется Ерш.
— Только попробуй. Уже домой собрались? Судебные медики меняются в девять.
— Домой, домой, — радостно восклицает Ерш, — на заслуженный отдых. Когда отпускную пленку будем печатать?
— В следующее дежурство попробуем. Ты не посмотрел, когда мы совпадаем?
— Вроде в конце месяца, — неуверенно отзывается Ерш. — А пораньше никак?
— Ни в коем разе, — мстительно отвечаю я. — Будешь знать, как пугать людей по утрам…
Ерш обиженно заныл, потом что-то пробурчал невнятно, видимо закрыв трубку ладонью, и я уже слышу звонкий голос Иды Гороховской:
— Павлик! Доброе утро! Вы уж не сердитесь на этого типа. Меня он и вовсе час назад поднял. Так что я ему уже выдала за двоих.
— Вот за это спасибо, Ида.
В трубку опять врывается сипатый Ерш.
— Так когда мне приходить с пленкой?
— Оторвись, — холодно говорю я. — После Иды слушать твой голос неприятно и неразумно.
— Да сделайте вы ему эти снимки, Павлик, — это уже опять Ида. — Вы же его знаете, Ерш не отвяжется…
— И то верно. Скажите ему, Ида, пусть приходит во вторник к вечеру, придумаем что-нибудь. Счастливо отдохнуть…
— Привет! — говорит Ида и вешает трубку.
Сна как не бывало. Я достаю полотенце и выхожу в коридор, уже вычищенный утренними уборщицами. Со стен коридора на меня угрюмо посматривают криминалистические столпы мирового значения, как бы спрашивая: «А что бы вам, эксперт Колчин, подсиропить этакое в конце вашего дежурства, а?»
Этот вопрос одинаково написан и на лице у выдумщика словесного портрета Альфонса Бертильона, и у одного из пионеров дактилоскопии, Эдмона Локара, а также на заросших дремучими академическими бородами лицах наших соотечественников — судебного медика Чистовича Федора Яковлевича и основоположника судебной фотографии Евгения Федоровича Буринского, носителя различных доисторических чинов и званий, вроде действительного статского советника, а также лауреата Гран-При Парижской всемирной выставки бог знает какого тысяча восемьсот лохматого года.