— Поднимайтесь на борт, раздавим бутылочку, — прокричал Джек сквозь ветер и вздымающиеся серые волны.
Слова китобоя пролили бальзам ему на душу и покончили с затянувшимися, почти суеверными сомнениями, заставлявшими его постоянно искать белое пятнышко на горизонте с наветренной стороны, что, несмотря на все его расчеты, могло означать дьявольский «Ваакзамхейд». Стало притчей во языцех, что у китобоев самые острые глаза среди моряков: их средства к существованию зависят от того, заметят ли они далекий фонтан из дыхала, причем зачастую — в бушующем бескрайнем море, накрытом облаками. В их вороньих гнездах всегда находились матросы, с непрестанным рвением разглядывающие морскую гладь. Ни малейшая вспышка марселей не смогла бы ускользнуть от них ни днем, ни в эти лунные ночи.
Явился шкипер «Трех братьев», раздавил бутылочку, поговорил о преследовании китов в этих, в основном, малоизвестных водах. Китобой эти воды знал, как и большая часть команды, проделав три экспедиции, и дал Джеку довольно ценную информацию о Южной Георгии, исправив его карту якорных стоянок на этом отдаленном, негостеприимном острове, если «Леопард» вдруг очутится на 54' ю.ш., 37' з. д, и о некоторых других кусочках суши в огромном и безбрежном южном океане. Но по мере того, как полные бутылки сменялись пустыми, его рассуждения становились бредовыми — он говорил об огромном континенте, что должен лежать вокруг полюса, золоте, несомненно, там имеющемся, и как он заменит свой балласт золотоносной рудой. Моряки редко чувствуют, что исполнили свой долг, если их гости остались трезвыми, но Джек остался совершенно доволен, когда увидел, как шкипер китобоя спрыгнул в шлюпку. Он пожелал «Трем братьям» доброго пути и благополучного возвращения и проложил свой курс на Мыс: «Леопард» лег на курс к ветру в полный бакштаг левого борта — белая пена долетала аж до шкафута — и помчался на север под нижними парусами и зарифленными марселями. Палуба накренилась как умеренно покатая крыша, и руслени с подветренной стороны погрузились в пену, отбрасываемую носовым буруном. Корабль поджидала скверная погода, потому как впереди нависала низкая пелена облаков, рассекаемая дождевыми шквалами и подсвечиваемая из своей толщи сполохами молний. Было жутко холодно, а от брызг, летящих сквозь изгиб грота через палубу, лицо капитана оставалось постоянно мокрым. Но Джеку было тепло: не только из-за бушлата и уютного плаща, пропитанного китовым жиром, но и жара внутреннего удовлетворения. Он продолжил ходить взад-вперед, считая число поворотов на пальцах рук, заложенных за спиной. После тысячи он спустится вниз. При каждом повороте он смотрел на небо и на море: пятнистое небо, бело-голубое к югу и со стальным блеском по дальней кромке, высокие серые кручи, предвещающие шторм на западе, темноту на севере и востоке, и, конечно, мраморное море, хотя и совершенно разных оттенков — от умеренного синего через все оттенки сизо-серого до черного, и с прожилками белого, что не имело никакого отношения к небу, а только к неспокойному морю и пене прошедших штормов.