. Говори! Лошади бьются, терпенья в них нет…
[240] Прости, сбился на другое стихотворение, но я бью копытом изо всех сил. Говори же, златоголосая леди. “Я – царица Ахолиба…”
[241] Она засмеялась, и комнату огласила величественная чепуха:
Я – царица Ахолиба,
Я умею слова целовать,
С нежных губ ненароком слетающие.
Украшенье моей стены —
Кость, которую дали слоны
И другие млекопитающие.
Жаром пышут мои уста,
Но постель моя полупуста:
Я уже не горю, но таю еще[242]. – Питер, ты сломаешь кресло. Ты с ума сошел!
– Любимая, мне положено. – Он отбросил плащ и встал перед ней. – Когда я пытаюсь быть серьезным, то выхожу кромешным дураком. Это идиотизм. – В голосе зазвучали нерешительные ноты. – Только подумать – смешно же, – сытый, ухоженный, состоятельный англичанин сорока пяти лет в крахмальной рубашке и при монокле стоит на коленях перед женой – причем, что еще смешнее, перед своей – и говорит ей… говорит…
– Скажи мне, Питер.
– Не могу. Не смею.
Она подняла его голову, обхватив ладонями, и то, что она увидела в его лице, заставило ее сердце замереть.
– Нет, мой дорогой, не надо… Нельзя же так. Страшно быть такой счастливой.
– Вовсе нет, – быстро ответил он, осмелев от ее страха.
Весь мир на шаг подвинулся к могиле;
Лишь нашей страсти сносу нет,
Она не знает дряхлости примет,
Ни завтра, ни вчера – ни дней, ни лет,
Слепящ, как в первый миг, ее бессмертный свет[243]. – Питер…
Он покачал головой, раздосадованный своим бессилием:
– Как мне найти слова? Их все забрали поэты, мне нечего ни сказать, ни сделать.
– Разве что добиться того, чтобы я впервые в жизни поняла их смысл.
Он не поверил своим ушам.
– Я это смог?
– Ох, Питер. – Как-то надо было его убедить, было очень важно, чтобы он верил. – Всю жизнь я блуждала в потемках… но теперь у меня есть твое сердце, и мне довольно.
– О чем же все великие слова, как не об этом? Я люблю тебя – с тобою я покоен – я пришел домой.
В гостиной было так тихо, что мисс Твиттертон решила, будто там никого нет. Она бесшумно спустилась по ступенькам, опасаясь, как бы не услышал Бантер. Дверь была не заперта, и она открыла ее дюйм за дюймом. Лампу переставили, поэтому она очутилась в темноте, но комната все же не была пуста. У дальней стены в ярком круге света замерли, как на картине, две фигуры: темноволосая женщина в огненном платье обвивала руками склоненные плечи мужчины, чья золотая голова покоилась у нее на коленях. Они были настолько неподвижны, что даже большой рубин на ее пальце не мерцал, а ровно сиял. Мисс Твиттертон обратилась в камень и не смела шагнуть ни вперед, ни назад.