* * *
До других сердец теперь Парася и не докапывалась — на что они ей, она была благодарна судьбе за то, что имела. Ее дядя Хома Слонь с опозданием на целую весну надумался благословить ее, сделав перед этим такое вступление:
— Теперь мы с головою родичи.
— На работе нет никаких родичей, — отрубила Парася, давая понять дяде, что ему не причтется, а с него же взыщется если не по линии председателя, то, во всяком случае, по партийной линии. Об этом уже позаботится сама Парася. Так и не вышло у Хомы благословения.
Но после сева, когда работы стало меньше, и он стал приходить на Парасин чаек. Молчал, прислушивался, о чем говорят, и для чего-то сообщал обо всем своей Килине, которая сроду ничем не интересовалась и не думала ни о чем, кроме своего двора. Как-то Хома пришел в полночь и доложил Килине:
— Ты знаешь, думают ставить на озере птицефабрику.
— Пускай ставят, — спросонья проговорила Килина и перевернулась на другой бок.
В другой раз, придя от Параси, доложил:
— Ты знаешь, уже и у нас будет помесячное авансирование колхозников.
— Помесячное? А что такое помесячное?
— Каждый месяц будут давать колхозникам деньги. Как в Замысловичах.
Услыхав про деньги, Килина вскочила и попросила Хому рассказать ей толком все.
И хоть старая компания собиралась реже, но Хома Слонь не пропускал ни одного вечера. Он начал читать газеты, заглядывал в журналы, при случае слушал радиоприемник, чтобы и самому не сидеть молча в Парасиной хате, где говорили обо всем: о проблемах мировых, союзных, районных и несолоньских, где каждый по-своему оценивал дела прошлые и современные. Когда он что-то говорил, то спрашивал: «А правду я говорю?» — и, не ожидая ничьего одобрения, сам отвечал: «Ей-богу, правду». Олена улыбалась ему уголочками губ, а Парася смотрела на него и думала: «У моего дяди тоже доброе честное сердце, только маленькое, должно быть, как горошина». Где-то ударил далекий гром, и сердце его забилось, затряслось, Хома поднялся и побежал домой: в свои немолодые годы он все еще боялся грома. А Олена открыла окно — она любила слушать то, чего боялись иные.
Слушала далекую грозу и не расслышала за нею машины, только видела, как приближались, прощупывая темноту, два снопа света. Вот они осветили куст сирени и погасли. Через минуту вошел Муров с Артемом Климовичем. Оба забрызганные, утомленные, загорелые — должно быть, весь день ходили по болоту. Муров поздравил Парасю и Степана Яковлевича, пожелал им счастья. Хмуря брови, спросил Олену, которая неподвижно сидела около открытого окна:
— А ты кого выглядываешь?